Гавел - [118]
Первого августа небольшая группа писателей и переводчиков – из числа как диссидентов, так и «разрешенных» – собралась в легендарном доме Иржи Мухи, чтобы восстановить деятельность чешской секции ПЕН-клуба – международной писательской организации. Однако власти были заранее проинформированы о грядущем заседании, так что Гавела задержали еще по пути туда, из чего можно сделать вывод, что кто-то из участников не только организовывал это мероприятие, но и сотрудничал с органами. Некоторые официальные средства массовой информации, например, еженедельник Социалистической партии «Свободное слово», начали аккуратно нарушать границы дозволенного, и очень скоро выяснилось, что немедленной кары не следует[706]. Группа писателей, состоявшая в основном из видных диссидентов, включая Гавела, запросила разрешение на создание кооперативного издательства, которое выпускало бы в первую очередь их собственную литературную продукцию, по качеству значительно превосходящую все то, что публиковала едва не дюжина государственных издательств. Разрешение – до того, как все пришло в движение, – получено не было, но то, что просьбу не отклонили сразу же и эта бумага стала предметом вежливой, хотя и бесплодной переписки с властями, свидетельствовало как об утере верхами уверенности, так и о стремительно растущей силе оппозиции.
Следующего признания своих заслуг Гавел дождался 15 октября, когда на официальной церемонии во Франкфурте ему была присуждена престижная ежегодная Премия Мира немецких книготорговцев. Сам лауреат туда не приехал: власти запретили ему путешествия за границу; впрочем, из опасения, что его не впустят обратно в Чехословакию, он все равно отказался бы от поездки. Но проблему решил изобретательный директор «Книжного магазина Карела Чапека» Петр Когачек (очень скоро ставший послом), который взял на себя хлопоты по устройству альтернативной церемонии награждения в своем магазине. В отсутствие немецкого президента Рихарда фон Вайцзеккера и федерального канцлера Гельмута Коля атмосфера здесь была более непринужденной, чем на официальном мероприятии во Франкфурте, но тем не менее из виду ничего не упустили: хватало и подарков, и торжественных речей, включая и речь самого лауреата, в которой Гавел подчеркнул, что его впервые за двадцать лет «официально пригласил официальный директор официального книжного магазина»[707], а уж тостов наверняка было произнесено куда больше, чем на франкфуртской книжной ярмарке.
Гавеловская лауреатская речь, которую во Франкфурте зачитал актер Максимилиан Шелл, была посвящена «таинственной силе слова в истории человечества». Она начиналась со сравнения взрывной силы, присущей слову, произнесенному в условиях тирании, каковой является коммунистический режим, с относительной слабостью, незначительностью слова в странах либеральной демократии, таких, в частности, как Западная Германия. Гавел привел некоторые примеры исторических, освобождающих слов, сказанных в Чехословакии и в мире, а затем проиллюстрировал способность слова приносить страшный вред и зло в условиях нацистской Германии или Ирана под властью Хомейни. Подчеркнув, что люди сами решают, в дурных или хороших целях будут использованы те или иные слова, он перешел к рассуждению, несколько неожиданному для человека, посвятившего свою жизнь именно работе со словом: «Всегда стоит относиться к словам с подозрением и быть к ним внимательным <…>. Слово может быть смиренным, а может – надменным. И смиренное легко и непринужденно может превратиться в надменное, а вот слово надменное, высокомерное превращается в смиренное очень долго и с огромным трудом»[708].
Завершая речь, он пошел еще дальше, предостерегая от разлагающей силы слова властей предержащих, о которой блистательно писали Джордж Оруэлл и другие. Гавел говорил об ответственности и подразумевал при этом не только ответственность общества или ответственность политическую либо гражданскую, хотя она и может быть любой из них. Прежде всего он имел в виду наш метафизический долг: «Это задача нравственного порядка. И в этом смысле она уходит далеко за горизонт нашего мира, в неведомое, туда, где пребывает то самое Слово, что положило начало всему, и произнесенное не человеком»[709].
В преддверии очередной годовщины событий 28 октября режим прибегнул к испытанной тактике. Накануне к Гавелу, который всю предыдущую неделю чувствовал себя неважно и лежал в постели в своей пражской квартире, пришла полиция. Ольга, как всегда, была на страже и категорически отказалась открыть дверь без предъявления ордера на обыск или на арест. Двое молодых полицейских не знали, что им делать. «Впусти их, Ольга, – услышали они внезапно голос Гавела, который в пижаме выбрался из постели. – Им может за это влететь!»
