Гавел - [116]
Двадцать девятого июня, менее чем через полтора месяца после выхода Гавела из заключения – а освобожден он был условно, так что за подобные действия его вполне могли вернуть за решетку, – они вместе со Станиславом Деватым, тем самым храбрым хартистом, кто прополз через поле на кладбище во Вшетатах, составили еще одну петицию под названием «Несколько фраз»[689]. Оглядываясь назад, мы видим, что это был весьма скромный список требований – куда более скромный, чем лозунги, звучавшие на январских демонстрациях того же года. Авторы документа призывали немедленно освободить политзаключенных, разрешить свободное проведение митингов и демонстраций, перестать преследовать любые независимые гражданские инициативы, ликвидировать цензуру, соблюдать права всех верующих, изучить угрозы окружающей среде, исходящие от всех запланированных крупных промышленных объектов, и – не в последнюю очередь – открыть дискуссию о чехословацкой истории, в том числе об эпохе сталинизма, Пражской весне и вторжении в 1968 году пяти армий Варшавского договора. Это был уже не глас вопиющих в пустыне диссидентов – это во весь голос говорило находящееся на своем подъеме гражданское движение. Петицию подписали 40 000 человек, имена которых ежедневно зачитывал по «Голосу Америки» его венский корреспондент музыковед Иван Медек, один из будущих глав канцелярии президента Гавела.
Надежды, что в этот раз власти отреагируют иначе, были одновременно напрасными и оправданными. Режим, который явно опасался новой еще более мощной волны демонстраций, не пошел ни на аресты, ни на чистки, ни на очередной шквал допросов (хотя десятки подписантов и были вызваны «для дачи объяснений»). Коммунистическое руководство, с одной стороны, не вняло призыву Госбезопасности привлечь к уголовной ответственности четверых инициаторов[690], но с другой – так и не осмелилось начать диалог с гражданским обществом. Его официальный рупор – газета «Руде право» – осудил петицию как антисоциалистический памфлет, призывающий к конфронтации; это было сделано в передовой статье «Кто сеет ветер»[691] – библейской коннотации заголовка редактор, по-видимому, не заметил. Режим решил разобраться с проблемой, cпешно устроив несколько «идеологических семинаров». Один из них состоялся 17 июля в Червеном Градеке неподалеку от Пльзеня. Генеральный секретарь коммунистической партии Милош Якеш намеревался, выступив там, дать правильные ориентиры партийным деятелям Западно-Чешского края. Но доклад у Якеша получился удивительно нелепым. Стремясь выставить себя сторонником перестройки, он сделал «серьезную» уступку частному предпринимательству, передав в частные руки какую-то «маленькую пивную», не приносившую государству никакого дохода, обвинил экологических активистов в пустой болтовне, призвав их «ну, там… собраться и пойти наконец очистить эту речку, помочь, а не устраивать демонстрации, ходить по площадям и попусту кричать». Затем, едва не расплакавшись, он так оценил ситуацию, в которой оказалась партия: «Мы, короче, с этим народом, это, соглашаемся, выполняем его волю, а не просто, ну, там, чтобы мы <…>, как эти <…> одни-одинешеньки…»[692] Разумеется, Якешу и в голову не могло прийти, что его подведет команда Чехословацкого телевидения, прежде всегда суперлояльного, однако запись выступления очень скоро была обнародована, и Якеш и его однопартийцы стали мишенями для нелицеприятных шуток, придававших смелости любому критику.
Когда подошла очередная годовщина 21 августа, режим подготовился к ней настолько основательно, что Гавел, находившийся под домашним арестом[693], даже призвал недовольных соотечественников в этот раз не выходить на улицы[694]. Тем не менее навстречу полицейским дубинкам и облаченной в полевую форму Народной милиции на Вацлавскую площадь вышли тысячи людей[695]. Было арестовано несколько демонстрантов, в их числе двое юных венгров, приехавших выразить свою солидарность. Одним из них был Тамаш Дойч, после революции – министр от партии Фидес в правительстве Венгрии, нынешний депутат Европарламента[696].
Для Гавела лично эта череда все более драматических событий, явно приближавшихся к кульминации, едва не закончилась ядовитой эпитафией. Лишенный возможности побыть в одиночестве в Праге или Градечке из-за неустанного интереса, проявляемого к нему согражданами, полицией и средствами массовой информации, он в конце августа отправился в поездку «по дачам», чтобы навестить разных «понимающих подруг», озабоченных его здоровьем и благополучием. В Градечке он оставил запечатанный конверт с инструкциями и маршрутом своего путешествия – на случай, если произойдет нечто неожиданное, к примеру, «если меня станет разыскивать Горбачев, которому срочно понадобится со мной поговорить»
