Гавел - [100]

Его стремление поддерживал целый ряд отдельных личностей и групп, помогавших ему и другим диссидентам сопротивляться удушливой атмосфере изоляции, царившей в «гетто нормализации». Благодаря, в частности, деятельности Уильяма Луерса, американского посла в Праге с 1983 по 1986 год, его супруги Венди и нескольких их коллег-дипломатов из США и других государств «Хартия-77» и чехословацкая интеллектуальная оппозиция в целом никогда не были полностью отрезаны от культурной и политической среды стран, расположенных за железным занавесом. Одним из факторов, делавших жизнь в Чехословакии тех времен если не более простой, то хотя бы более сносной, была возможность посещать роскошную резиденцию американского посла в Праге и встречи с Куртом Воннегутом, Уильямом Стайроном и его женой Роуз, Эдвардом Олби, Джоном Апдайком[603], Филипом Ротом[604] и многими другими[605]. Все эти встречи требовали от организаторов поистине гениальных ухищрений, поскольку чехословацкие государственные деятели, которых посол вынужден был также приглашать в свою резиденцию, отказывались находиться в одном помещении с «самозванцами и банкротами». Они даже не хотели делить с ними один сад. Во время празднования американского Дня независимости в Праге в 1985 году заместителю чехословацкого министра иностранных дел Яромиру Иоганесу, представлявшему в тот солнечный день коммунистическое правительство, хватило одной минуты, чтобы, заметив среди толпившихся на газоне гостей Вацлава Гавела, со словами «Он здесь!» ретироваться, прихватив с собой остальных чиновников своего министерства[606]. Когда три месяца спустя в Прагу приехал Эдвард Олби со своим спектаклем по сборнику рассказов Сэма Шепарда «Ястребиный месяц» в исполнении труппы Венского Английского театра, в пражский Театральный институт, расположенный на улице Целетная, где должно было состояться представление, пропускали лишь тех, кто был включен в специальный список и кто, как предполагалось, обладал иммунитетом против заразы, содержащейся в поэтическом тексте, проникнутом культурой американских индейцев. В списке не оказалось не только Вацлава Гавела, но и самого Олби. И только когда американские дипломаты объяснили, что спектакль на грани срыва, охранители чистоты культуры смягчились. До сих пор люди, присутствовавшие на том спектакле, не могут договориться между собой, сумел или нет Гавел – пусть и к концу представления – проникнуть внутрь. Но он точно был на состоявшемся потом ужине – что одновременно испугало и обрадовало театральных чиновников, многие из которых вовсе не были такими уж твердокаменными партийцами[607].

О Гавеле как об авторе постоянно заботились его друг Клаус Юнкер и издательство «Ровольт Ферлаг». Благодаря связям со знаменитым венским «Бургтеатром» и хорошим отношениям с его художественным руководителем Ахимом Беннингом, подкрепленным еще и тем, что в Вене жили Когоут и Ландовский, плоды его работы как драматурга не пропадали втуне. Кроме того, это давало постоянный источник дохода. У других хартистов дела обстояли значительно хуже: они добывали скудное пропитание, став разнорабочими, причем многие из них должны были заботиться о куда более многочисленных семьях. Вдобавок становилось чем дальше, тем понятнее, что масштаб оппозиционной деятельности, заключавшейся в основном в распространении машинописных самиздатских публикаций, распечатанных под копирку, без дополнительных источников финансирования и элементарной канцелярской техники останется весьма ограниченным.

Гавел по-прежнему находился под надзором и справедливо полагал, что его почта люстрируется, а телефонные разговоры прослушиваются. Для регулярной связи с Западом требовались надежные и безопасные каналы. Секретность была очень важна. Быть застигнутым при передаче за рубеж текстов или пленки с высказанным собственным мнением означало, что человека ждут крупные неприятности: серьезное предупреждение, а то и год или два за решеткой. Передавать деньги или технику было еще опаснее – это легко квалифицировалось как шпионаж, и виновным, особенно тем, кто, подобно Гавелу, считались бы теперь рецидивистами, грозил десятилетний тюремный срок.

Усилия, приложенные ради решения этой проблемы, стали очередным проявлением смелости, сообразительности, взаимного доверия и прочных межчеловеческих отношений. Началось все за несколько лет до возвращения Гавела из заключения. В центре истории стояла маленькая энергичная женщина – социолог Иржина Шиклова, бывшая коммунистка, а ныне хартистка, проведшая, как и Гавел, в начале восьмидесятых годов некоторое время в тюрьме за незаконную переправку диссидентских рукописей из Чехословакии и их же, но уже в печатном виде, обратно. После выхода из тюрьмы Шиклова, использовавшая раньше в качестве курьеров западных туристов, стала умнее и подружилась с несколькими западными дипломатами, которые – кто с ведома своих правительств, а кто и без оного – использовали свое положение для двусторонней доставки писем, книг и прочего. В то время, когда этими контрабандистскими путями пользовался и Вацлав Гавел, забота о них лежала на плечах шведского культурного атташе Петера Тейлера (псевдоним Васко да Гама)