Помощники должны были согласиться.
— Накрывай скорее на стол, Гаврюша! — приказал хозяин.
Выйдя из кухни, он подошёл к дверям канцелярии и, поманив в себе делопроизводителя, сказал:
— Пора, пора, кончайте! Отпустите писцов, а сами оставайтесь пробовать цыплят в папильотках.
Заметив на себе взгляд Щуровского, полный упрёка и нетерпения, Терентий Яковлевич почувствовал некоторое угрызение совести и постарался успокоить молодого человека:
— Вы, Пётр Петрович, останьтесь пообедать а потом, после обеда, мы и займёмся с вами… На свободе-то оно лучше!..
Контролёр почтительно поклонился и повиновался.
Через полчаса вся компания сидела за обеденным столом.
Чемодуров торопился есть и уговаривал каждого не налегать особенно на первые два блюда, чтобы вполне оценить новооткрытое им кушанье. Съев наскоро кусочек осетрины, он встал из-за стола и побежал на кухню, с целью посмотреть, сумеет ли Гаврюша уложить цыплят на блюдо соответствующим образом.
Когда слуга понёс кушанье на стол, Чемодуров предшествовал ему и заботливо растворял перед ним двери.
— Ну, господа, внимание! — торжественно произнёс он, первый взяв цыплёнка и, словно священнодействуя, медленно начал развёртывать его из бумаги.
Остальные все также взяли себе по цыплёнку и внимательно следили за Чемодуровым, как он будет поступать с ним. Вскоре оказалось, что, кроме, как развернуть цыплёнка из бумаги и, полив соусом, есть его, ничего особенного не требовалось. Тогда все принялись за это знакомое дело и стали хвалить новатора.
Вдруг Щуровский поднялся со стула и, держа в руках снятую с цыплёнка бумагу, истерически вскрикнул:
— Терентий Яковлевич! Что же это такое?! Что же это такое?!
— Что с вами, Пётр Петрович?! — испугался Колесов.
— В моём протоколе цыплят жарили?!
— Что вы говорите?! — побледнел надзиратель и дрожавшими от волнения руками схватил промасленную, зарумянившуюся от жара бумагу, на которой, однако, можно было разобрать заключительные слова протокола, а также подписи контролёра и понятых.
Терентий Яковлевич сконфузился и, беспомощно разведя руками, кинулся на кухню, бормоча:
— Да, да, я его, действительно, в кухне забыл!
Щуровский последовал за ним.
— Как же это, господа, могло случиться? — таинственным шёпотом задал вопрос Коркин.
— Это, должно быть, я устроил! — чистосердечно сознался Чемодуров. — Там на подоконнике лежала какая-то бумага, я и оторвал от неё пол-листа… Никак не думал, что в кухне казённые бумаги хранятся!
— Гм, гм, так! — мог только произнести контролёр Каткевич.
— В этом же роде произошёл случай на Петровском винокуренном заводе в бытность мою контролёром… — начал было своё обычное враньё Коркин.
Но в эту минуту Колесов с Щуровским вернулись в столовую, неся остатки злополучного протокола.
— Простите, хороший мой, ей-Богу, нечаянно! — обратился Чемодуров к Щуровскому. — Много я изорвал-то? — Можно поправить дело, или нет?
— Как его поправить?! — глухим, упавшим голосом отозвался контролёр, вытирая со лба холодный пот. — Самое главное уничтожено: подписи понятых, которые были приглашены присутствовать в качестве свидетелей.
— А кто были понятыми?
— Дворник дома купца Малинина, Сафронов, потом отставной фейерверкер…
— Какого купца, вы сказали? Малинина? Фёдора Степаныча? На Солдатской улице? — встрепенувшись, переспросил Чемодуров. — О, так мы это дело поправим! Малинин — закадычный мой друг-приятель и кум! А второй кто? Отставной фейерверкер? Где он живёт?
— В том же доме Малинина.
— Великолепно! Фейерверкера я за три рубля куплю! — уверенно заявил Чемодуров и, весело рассмеявшись, добавил. — Вы сейчас же садитесь, голубчик, и переписывайте протокол заново, а потом мы отправимся с вами к Малинину и при его содействии привлечём понятых ко вторичной подписи. За это я вам головой ручаюсь!
— Да, уж ты постарайся, пожалуйста, а то меня ужасно расстроила эта история!.. — попросил в свою очередь приятеля Терентий Яковлевич.
— Хорошо, хорошо, не беспокойся: не я буду, если не устрою! — А теперь, господа, предлагаю докончить моё кушанье!
Все принялись за прерванный обед. Один только Щуровский не только не прикоснулся к цыплёнку, но даже не мог без ужаса взглянуть на него, как на виновника своего несчастья. Извинившись, он отправился в канцелярию переписывать протокол.
1903
