Часов в семь вечера конторщик с бумагопрядильной фабрики Фёдор Кузьмич Козликов с женой, Анфисой Григорьевной, и с девятилетним племянником Петей вошли в калитку маленького деревянного домика, стоявшего почти на самом конце города. Козликов постучал в освещённое окошко и стуком разбудил старую цепную собаку, которая, желая залаять, испустила хриплое шипение, какое издают испорченные стенные часы, и тут же, раскаявшись, сконфуженно поджала хвост и безнадёжно поплелась в свою будку.
Через минуту щёлкнула внутренняя задвижка, и в отворившейся двери, приветствуя гостей, показался высокий, тучный хозяин, с нависшими хохлацкими усами, в накинутом на плечи полушубке, Анемподист Семёнович Крупенников, когда-то зажиточный помещик, а теперь ютившийся в крошечном, трёхоконном домике, на окраине города, вместе с подругою сердца, уже немолодой, ловкой мещанкой. В прежнее время она была у Крупенникова экономкой в имении. Когда же законная жена Анемподиста Семёновича, увлёкшись другим, уехала в Петербург, Матрёна Гавриловна сумела привлечь к себе тосковавшего барина и сделаться ему необходимой. Дела по хозяйству пошли плохо; имение закладывалось и перезакладывалось для посылки денег жене и на содержание единственного сына, — гордости Крупенникова, — учившегося в Италии живописи и подававшего большие надежды. Лет восемь назад Крупенников получил известие о самоубийстве сына из-за несчастной любви и с этих пор совсем опустился. Имение было продано с аукциона, а на оставшиеся крохи Матрёна Гавриловна купила на своё имя на окраине губернского города домик, положив остатки денег в банк. Анемподист Семёнович махнул на всё рукой, захватив из разорённого гнезда только картины и эскизы сына. Ими он украсил стены своего нового, невзыскательного жилища и целые дни любовался на них, так как других занятий, кроме плетения лесок на удочки, у него не было. Весну и лето, вплоть до глубокой осени, Крупенников проводил на реке, сидя на одном и том же излюбленном месте под деревом, в широком парусиновом пиджаке и таком же картузе, в сообществе бесчисленных, воткнутых в берег, удочек. Матрёна Гавриловна, высоко ценя барское происхождение своего друга и жалея его за перенесённые в жизни утраты, относилась к нему внимательно, звала его «барином» и, вообще, обращалась с ним, как с ребёнком. Целые дни она хлопотала по хозяйству в кухне, курятнике и коровнике, но по вечерам никак не могла отказать себе в удовольствии поиграть в картишки — в стукалку. На именинах у своей приятельницы, жены почтальона Колотошиной, Матрёна Гавриловна познакомилась с такими же, как она сама, любителями стукалки, и с этих пор они частенько собирались для этой цели друг у друга, просиживая за карточным столом иногда до утра.
Когда Козликовы из крохотной передней вошли в комнату, там уже сидел один из обычных партнёров, Иван Иванович Умов, содержатель оптической мастерской, маленький, красный старичок, в очках, с длинными, до плеч, седыми волосами, известный среди своей компании под именем «оптика».
— Уж извините! Петяньку-то я с собой взяла, — обратилась к хозяевам Анфиса Григорьевна. — Поди не засидимся долго, а дома-то боюсь одного оставлять…
— Ну, мы с ним рисовать станем, — успокоил её Анемподист Семёнович.
— Знамо дело, вон там книжки с картинками есть, — вставила в свою очередь Матрёна Гавриловна.
В эту минуту на дворе опять захрипела собака, и в комнате появился новый гость, генеральский повар Никита Павлович, гладко выбритый и чистенький, фамилии которого никто не знал.
— Сейчас, что ли, чай-то пить будем? — бесцеремонно спросила хозяйка.
— Чай-то и дома пили, — заявил за всех Козликов, — за работу бы поскорее.
— Ну, что же! После попьём, — согласилась хозяйка и достала карты.
— На чай-то ещё не выиграли! — сострил молчавший доселе оптик, усаживаясь за стол.
Тотчас же послышались возгласы: «пас», «стучу», «в тёмную», «две», «одну» и т. п.
Крупенников, никогда не принимавший участия в игре, поместился в своё любимое мягкое кресло, дав мальчику карандаш и четвертушку бумаги. Петя уселся за маленьким круглым столиком и, придумывая, что бы такое нарисовать, нехотя чертил карандашом по бумаге. Благодаря тщедушному сложению и прозрачной бледности личика, с мечтательно-грустными, голубыми глазёнками, Петя казался моложе своих девяти лет. Опёрши на худенькую ручонку свою стриженую ёршиком голову, он загляделся на один из висевших на стене пейзажей Крупенникова-сына. Игроки успели уже настолько увлечься своими «ремизами», что не замечали не только скучавшего мальчика, но даже не обратили внимания на приход новой гостьи, почтальонши Колотошиной, которая, на вопрос очнувшегося от дремоты хозяина о причине позднего прихода, объяснила:
— Муж-то сегодня дежурный, так мне нужно было самой ребят уложить. С ними со всеми не скоро управишься; иной раз забудешь, как кого и зовут. Шутка ли? Шесть человек!
— Вы как же? Разве их одних оставляете? — полюбопытствовала Анфиса Григорьевна Козликова.
— А то с кем же? Известно одних, — ответила почтальонша. — Спать всех уложу, огонь в лампе убавлю, лампу на печку, да и марш!
