Гарантия безопасности - [6]

Сегодня Кнэп впервые попал в центр управления, и генерал Боугэн ощущал охватившее ученого волнение. Здесь использовались многие из изобретенных и изготовленных им приборов, и глаза Кнэпа жадно пытались угадать их в окружающей тьме.

— Может, оно на вид и простовато, господин Рэскоб, но это помещение — одно из наиболее сложно оборудованных на всей планете, — прошептал Кнэп.

— И одно из самых дорогостоящих, — ответил конгрессмен.

Генерал Боугэн с трудом подавил вздох. Рэскоб — человек жесткий и умный. В конгресс баллотировался по избирательному округу в Манхаттане, где кварталы новых дорогих домов перемежались обветшавшими строениями, постепенно заселяющимися пуэрториканцами и неграми. Первые выборы Рэскоб выиграл незначительным большинством голосов и понял, что должен выработать политический курс, одинаково привлекательный и приемлемый как для старых, так и для новых обитателей округа, как для богатых, так и для бедных. Свою политическую репутацию Рэскоб лепил тщательно, как опытный мастер — скульптуру. Голосовал за каждый либеральный законопроект по гражданским правам и социальному обеспечению и заботился о том, чтобы его позиция была широко известна среди негров и пуэрториканцев. К законопроектам о военных ассигнованиях проявлял неизменную придирчивость, утверждая, что они раздувают инфляцию, тратятся впустую недальновидными генералами и адмиралами и лишь увеличивают налоговое бремя. Такая позиция была выгодна с обеих сторон: в глазах обитателей больших дорогих квартир он выглядел борцом с инфляцией и ростом налогов; в глазах же бедноты, не имеющей достаточной квалификации, чтобы получить работу в военной промышленности или вступить в мощный профсоюз, он выглядел антимилитаристом. Рэскоб добивался переизбрания восемь раз подряд, и каждый раз все большим количеством голосов.

Приземистая фигура Рэскоба чем-то напоминала Ла Гардию[1], и Рэскоб умело играл на этом сходстве. Носил широкополую шляпу и, произнося речь, не забывал время от времени с размаху хлопать ею о трибуну. Выступая перед аудиторией национальных меньшинств, всегда имел про запас хотя бы несколько фраз на их языке. В зажиточных кварталах избирательного округа Рэскоб выступал размеренно, плавно, был немногословен, акцентировал внимание на грядущем. В рабочих кварталах вел себя живее, говорил о заработках и свиных отбивных. Практически он голосовал как последовательный демократ, но в его избирательном округе это мало кого интересовало. Рэскоб был личностью, и так и воспринимался.

— Откуда вы родом, сынок? — спросил Рэскоб полковника Касцио. Рэскоб все еще щурился, никак не мог привыкнуть к полумраку. Вопрос он задал по привычке политика, инстинктивно желающего заполнить возникшую паузу.

— Из Нью-Йорка, сэр, — ответил полковник.

Резко повернувшись, Рэскоб внимательно поглядел на полковника. Теперь в его голосе звучал неподдельный интерес:

— Из какого района?

— Западная часть Центрального парка, — после секундной паузы ответил полковник Касцио. — Семидесятые улицы.

— Должно быть, двадцатый избирательный округ, — сказал, припоминая, Рэскоб. — Там теперь селятся пуэрториканцы. Один из нестойких округов. То за республиканцев проголосует, то за демократов. Но еще несколько лет, и он полностью перейдет к демократам.

— Точнее говоря, конгрессмен Рэскоб, моя семья уже несколько лет как переехала в восточную часть города, — сказал Касцио и, чуть повернув голову, бросил быстрый взгляд на генерала Боугэна. Затем добавил, как бы спохватившись: — А вообще, как человек военный я не очень интересуюсь политикой.

Генерал Боугэн ощутил смутный укол беспокойства, еле уловимое инстинктивное стремление прийти на помощь. В памяти всплыли тщательно забытые им воспоминания об одной из их с полковником частых командировок в Нью-Йорк. Однажды вечером генералу сообщили по телефону, что командование стратегической авиации проводит учебную тревогу. Ему приказывалось к утру вернуться к месту службы в Омахе. Дежурный автомобиль уже ждал у гостиницы. Боугэн приказал водителю ехать по адресу, оставленному полковником Касцио, «отбывшим навестить семью».

Автомобиль остановился у старого дома, одряхлевшего от копоти и непогоды, но еще сохранившего респектабельный вид. Однако в длинном ряду дверных звонков фамилии Касцио не было. Генерал Боугэн нетерпеливо нажал кнопку, под которой значилось «управляющий», и в дверях появилась опрятно одетая плотная женщина с суровым лицом.

— Ищу квартиру Касцио, — объяснил генерал. — Срочное дело.

— Он что, опять влип? — спросила женщина. — А вы из полиции? — Напрягая водянистые голубые глаза, она всматривалась в мундир генерала, но не могла понять, что это за форма. — У Касцио здесь нет квартиры, — пояснила женщина. — Живет в дворницкой. Вниз и налево. А если вы из полиции, то можете ему передать, что это в последний раз. Пусть выметается. — Женщина наклонилась ближе к генералу, как бы доверительно жалуясь, и в голосе ее прорезались визгливые нотки: — Я бы, служивый, давно выставила этого сукина сына, да где ж теперь дворника сыщешь!

Генерал Боугэн сбежал вниз, перескакивая через ступеньки, и постучал в дверь. За нею завозились, генерал услышал голос, с южным акцентом выговаривающий слова: «У тебя нету никаких нравов, сын, вламываться сюда и катить на нас бочку. Я, черт подери, этого не потерплю!»