Гарантия безопасности - [8]

Тридцать секунд спустя с «фокке-вульфами» было покончено.

Боугэн всегда испытывал неловкость из-за того, что получил крест «За летные боевые заслуги». Ведь он действовал точно по инструкции, только и всего. Как и каждый участник воздушных боев, он испытывал страх, глубокий, неискоренимый и не кончающийся до самого конца схватки. Но в операции, принесшей ему награду, он вовсе не ощущал ни особой опасности, ни особого риска. Просто обычный страх боевого летчика, и больше ничего.

Последним боевым самолетом, на котором летал Боугэн, был «Б-53». А затем его чуть было не «зарезали» на медосмотре. Точного диагноза не ставили, но военврач колебался, избегая смотреть ему в глаза, рассуждал о кинестетической атрофии, влиянии на нее возраста, рефлексах и быстроте реакции. Разговор носил общий характер, но оба собеседника отлично понимали, что подразумевается конкретно. Если генерал Боугэн будет настаивать на продолжении полетов на «Б-58», его признают физически непригодным. Если согласится на более медленные бомбардировщики или на кресло второго пилота, он сможет снова подняться в воздух. Трудная была минута. Затем генерал Боугэн вставил в разговор, как бы между прочим, что подумывает отойти от оперативной подготовки и сосредоточиться на вопросах стратегии. «Летать — дело молодых, — солгал он. — А нам, старикам, надлежит отвечать за общее положение дел».

В конце концов собеседники пришли к безмолвному соглашению. Боугэн переводится на штабную работу при условии, что время от времени ему разрешат полетать на «Т-33», «чтобы не отвыкнуть».

Две недели спустя Боугэн был произведен в генерал-лейтенанты и назначен начальником центра управления стратегической авиации США.

Генерал искоса поглядел на Рэскоба. Отчасти он понимал испытываемое тем разочарование, поскольку отлично помнил собственные впечатления от центра управления. Он сразу возненавидел лифт. Лифт камнем падал на четыреста футов вниз, без остановки. Последние пять футов торможения вызвали у него острое чувство полной беспомощности. Затем, когда закрылись дверцы лифта, маленькая комнатка, в которой он очутился, превратилась в компрессионную камеру. В центре управления давление воздуха поддерживалось на уровне чуть выше нормы, чтобы в зал не попадали ни пыль, способная помешать нормальному функционированию техники, ни осадки от ядерных взрывов, способные поразить персонал.

Раздражение вызывал и запах, стоящий в помещении. Десятки столов, установленные на покатом полу длинного зала, являлись не чем иным, как консолями, начиненными бесчисленным множеством электроприборов, покрытых тончайшим защитным слоем шеллака. Нагреваясь, шеллак испускал едкий запашок, от которого подташнивало.

Генералу Боугэну пришлось долго отвыкать от привычных запахов самолета — мужественных ароматов мощных двигателей, керосиновой вони реактивных турбин, сугубо интимных запахов кожи и мужского нота, пропитывавших каждую пилотскую кабину.

Долго еще центр управления казался генералу не по-военному салопным и просто чем-то нереальным. Но со временем восприятие изменилось. Генерал начал осознавать утонченность и сложность установленных в зале маленьких невзрачных столиков. Тихий, непритязательный, серый и чопорный зал оказывался беспредельно обманчив. Простота служила ему маской. Чопорность скрывала утонченную сложность, которая, при ближайшем рассмотрении, граничила с дерзновенностью художественного творчества. Сюда, в центр управления, стекалась информация: радио, телетайпы, письменные сводки, рапорты, компьютеры, банки данных, картотеки, телефоны, устные доклады несли сюда страх, мужество, расчеты, догадки, озарения, соображения, факты, полуправду, рекомендации, статистические данные, двусмысленности, слухи, информированное невежество и невежественную информацию. И все это подвергалось жесткой процедуре обработки, долженствующей привести к одному из двух возможных заключений: либо налицо факт, либо — вероятность факта.

Генерал Боугэн снова глянул на Рэскоба. Жаль, не объяснишь ему, как в глубине души представляешь себе все это сам. Центр управления стал капитанским мостиком, кабиной самолета, командным пунктом, где принимаются решения. И, как ни странно, зал, погребенный под миллионами тонн земли, запертый сотнями тонн бетона, все время, казалось, находился в движении. Удивительно, но спуск в лифте начал обретать знакомые черты волнения, испытываемого при взлете самолета. Работая за своим столом в центре передней части зала, генерал Боугэн переживал ощущение полета, причем полета исключительно по приборам. Обрел он уважение и к экипажу этого странного корабля, созданного его воображением. Здесь служили профессионалы, ни на йоту не уступавшие в профессионализме ни одному из членов летных экипажей, какими ему доводилось командовать. И себя он не ощущал безликим служакой, бездушным винтиком изощренной машины. Центр управления был тончайшим человеко-машинным комплексом. По большей части решения принимали получающие и анализирующие информацию машины. Но генералу достаточно часто приходилось вспоминать, что командует здесь он. И принятие решений по-прежнему остается его профессией.