Гамлет - [73]

) — в этом доносе лишь один латинизм (gesture), а прочие три заимствованных французских слова (в том числе enviously) к XVI веку давно уже воспринимались как «свои». Напротив, для Горацио характерно частое употребление именно латинизмов, что естественно для «университетского жаргона» того времени, когда преподавание велось на латыни и этот язык был среди учёной публики разговорным. Латинизмами переполнены обе его длинные реплики. Однако в «саге о Старом Гамлете» они макаронистически вплетены во вполне слэнговую речь, для которой характерны разговорные аллегровые формы (appear'd, prick'd, in't, design'd и т. п.) и оксюморонные («стёбные») сочетания разностилевой лексики (Hath <…> shark'd up a list of lawless resolutes to some enterprise that hath a stomach in't — в этом пассаже грубоватые разговорные shark'd up и to have a stomach in something соседствуют с a list of lawless resolutes to some enterprise). «Доклад» Горацио, в отличие от «саги», стилистически «серьёзен» и не содержит разговорных аллегровых форм, однако так же переполнен учёными латинизмами. Для речи Гертруды латинизмы в таком количестве, разумеется, не характерны — их у неё ровно столько, сколько было необходимо интеллигентной женщине для выражения непередаваемых «простым английским языком» абстрактных понятий. Но в рассказе о смерти Офелии она неожиданно употребляет целый ряд на первый взгляд ненужных в данной ситуации «учёных» синонимов обычных слов, при этом в странном для неё (но характерной для «саги» Горацио о поединке Старого Гамлета и Старого Фортинбраса) соположение противоположных по стилю слов (латинское+английское) даже в самой поэтической его части (fantastic garlands — liberal shepherds — pendent boughs — weedy trophies — coronet weeds — chanted snatches — creature native… indued unto that element — melodious lay). Разумеется, эта стилистическая странность может объясняться крайним волнением женщины, однако не исключено и то, что в своей основе этот рассказ — пересказ только что услышанного сообщения Горацио, для которого именно такой стиль был характерен.

При анализе структурных связей между действующими лицами драмы оказывается, что главный герой драмы — «датский» принц Гамлет — находится вне системы оппозиций, иными словами, «надсистемен» или даже «внесистемен». Если даже снять кажущиеся «притянутыми за уши» аргументы А. Чернова, то останется ряд неоспоримых, ранее не замеченных или казавшихся не связанными между собой фактов, которые позволяют считать Горацио структурным центром «внегамлетовской» композиции, так как именно он находится в бинарных оппозициях с прочими главными действующими лицами, тогда как между последними прямые соотношения не устанавливаются. Горацио ~ Клавдий — политики новой и старой формации, Горацио ~ Лаэрт — новые политики разных тенденций («консервативной» и «революционной»: из Горацио «прорастёт» Ришельё, а из Лаэрта Кромвель), даже Горацио ~ Офелия — постренессансный рационализм и ренессансный «артистизм». Поэтому не только «внешние» соображения, но и формальный структурный анализ заставляет нас отнестись к фигуре Горацио с большим вниманием. В то же время Гамлет — не только «социально-литературоведчески», но и структурно — «лишний человек». Возможно, это — первая в литературе формальная модель романа о «лишнем человеке»; невольно вспоминается построенный по этой же модели роман Достоевского «Идиот».

От поэта-переводчика требуется слишком много — мало того, что он обязан сотворить собственное крупное по объёму произведение, которое было бы приятно и полезно читать. Он должен адекватно передать современным русским языком дух и по возможности букву оригинала. Для этого он должен обладать не только поэтическим талантом, но и совершенным знанием языка, на котором написано переводимое произведение, истории, быта той эпохи, понятных для той эпохи намёков и коннотаций. Разумеется, ждать, что на каждое классическое произведение найдётся свой поэт-энциклопедист, — бесперспективное занятие (хороший пример — не очень хороший поэтически, но академически точный перевод «Илиады», и неточный, но поэтически «качественный» перевод «Одиссеи»). В случае с «Гамлетом» мы имеем хорошие (с точки зрения русской поэтики) переводы, дающие, однако, неадекватное представление как о поэтическом языке подлинника, так и о его истинном содержании (к сожалению, таковы переводы М. Лозинского и Б. Пастернака). Отсюда вывод о необходимости создания квалифицированных, снабжённых обширными комментариями русских подстрочников хотя бы для величайших творений мировой поэзии, опираясь на которые русские поэты могли бы по возможности передать их «дух» и «букву». К сожалению, существующий подстрочник М. Морозова далёк от этого идеала: он даёт весьма искажённое впечатление как о смысле, так и о языковом стиле. Этот перевод-подстрочник производит такое впечатление, что его автор пользовался почти исключительно стандартным англо-русским словарём, в большинстве случаев не задумываясь, что текст Шекспира изобилует «ложными друзьями переводчика».

Поэтическая интуиция Чернова в некоторых случаях позволила ему «через голову» двух подстрочников (М. Морозова и театроведа О. Коршаковой) и известных переводов вернуться к шекспировскому тексту, то есть к «духу». К примеру, «сага о Старом Гамлете и Старом Фортинбрасе», излагаемая Горацио, у Шекспира имеет несомненно издевательски-пародийный характер (чего стоит одна фраза на тогдашнем слэнге, перемешанном с «канцеляризмами»: