Галицко-Волынская Русь - [168]
Князю, а также его княгине, боярам и дворянам не разрешалось «держать села» и «ставить слободы» в Новгородской земле[2358], так как все они — люди пришлые, чуждые общине; в такого рода ограничениях исследователи отмечают стремление «предотвратить усиление княжеской власти»[2359] (ср. ст. 26 ЗБ). Все три грамоты содержат положения, запрещавшие придворным княжеским слугам («дворянам» и «тиунам») разорять население поборами (брать «погоны», «повозы» и пр.), превышающими установленные нормы[2360] (ср. ст. 13 ЗБ).
Можно проследить еще одно соответствие в установлениях рассматриваемых документов. Во II и II новгородских грамотах содержится запрет князю облагать «повозом» (мобилизовывать подводы для собственных транспортных нужд) «купцов» в мирное время: «А дворяном твоим по селом у купцов повозов не имать, разве ратной вести»[2361]. Упомянутых здесь купцов исследователи не без основания считают «городским торгово-ремесленным населением в целом»[2362]. Это значит, что князь не мог беспрепятственно пользоваться частным транспортом, лошадьми и обременять свободных людей повозной повинностью, иначе как во время войны, когда земля подвергалась угрозе вражеского нашествия и требовалось обеспечить подвоз пешей рати к сборному пункту обшеземского войска.
Напротив, если воевать нужно было за пределами своей земли, и военный поход предпринимался по почину князя или представлявшего его интересы посадника, новгородцы считали последнего не в праве обременять их какими-либо чрезвычайными повинностями, в том числе и «повозом», поскольку издревле на Руси «повозы… ассоциировались с зависимостью, унижающей свободного человека»[2363]. Свободные «мужи» Древней Руси, подобно сервиентам королевской буллы, не обязаны были участвовать в заграничных походах князя, который мог склонить их к этому только по доброй воле[2364], сполна заплатив каждому воину за ратный труд.
Весьма показательны в этом отношении летописные известия о походе новгородцев в 1209 г. на Чернигов, а затем на Рязанскую землю по приглашению владимиро-суздальского князя Всеволода Большое Гнездо и его сына Константина, княжившего тогда в Новгороде. Сделавших свое дело новгородцев князь отпустил, «одарив бещисла, и вда имъ волю всю и уставы старых князь, егоже хотяху новгородьци и рече имъ: "Кто вы добръ, того любите, а злых казните"»[2365]. Вернувшись из похода, новгородцы тотчас «створиша вече на посадника Дмитра и на братью его». Вина посадника и его «братьи» состояла в том, что «ти повелеша на новгородьцих сребро имати, а по волости куры брати, по купцемъ виру дикую, и повозы возити…»[2366].
Сопоставив эти известия со статьей о «повозах» договорных грамот, мы, как представляется, сможем точнее понять суть претензий общины к посаднику, который явно злоупотребил властью, когда заставил новгородцев выполнять чрезвычайные повинности, в том числе и унизительный «повоз» лишь для того, чтобы снарядить войско в заграничный поход, предпринятый князем в угоду собственным интересам. Новгородские договорные грамоты, как и венгерская Золотая булла (ст. 7) содержат специальные гарантии свободным гражданам на этот счет.
Как и в Золотой булле, в статьях новгородских договорных грамот фиксировались основные правовые нормы, касающиеся, с одной стороны, положения княжеской (королевской) власти и ее судебно-административного аппарата, а с другой — «вольностей» основной массы простых людей, свободных граждан, признававших себя подданными того или иного князя (короля). Эти документы имеют характер взаимного соглашения, скрепленного соответствующей присягой. В них подчеркивается равноправие сторон друг перед другом в отношении принимаемых на себя обязательств, добровольность соглашения. При этом, однако, княжеская (королевская) сторона в особом порядке дополнительно гарантирует свою добросовестность в выполнении условий договора: «На том ти на всемь хрьст целовати по любъви, без всякого извета, в правьду, при наших послех»[2367] (ср. заключительную часть ЗБ). Последнее обстоятельство как бы намекает на вынужденный для княжеской (королевской) власти характер скрепленных в договоре обязательств, являвшихся уступкой давлению другой стороны.
Как уже отмечалось, новгородская договорная практика развивалась в рамках общерусской политической традиции. Добиться и юридически закрепить свои «вольности» в отношениях с княжеской властью стремились жители всех древнерусских городов, и Галич в этом смысле не был и не мог быть исключением. Важнейшие политические обязательства княжеской власти, зафиксированные новгородскими «докончаниями» или королевской буллой, отвечали насущным требованиям галичан, настойчиво выражаемым в перипетиях политической борьбы начала XIII в.
