Гадир, или Познай самого себя - [7]

Шрифт
Интервал

Остров и полночь

(и свобода!!!). Однако легкое сердцебиение. Покрытый шрамами серебряный шар в зените, обтекаемый облаками.

Прыжок вполне удался: я упал грудью на верх стены, подтянулся, нащупал середину веревки, зацепил ее за ближайший зубец и спустился вниз, держась за двойной канат; когда я встал на галечную осыпь, оставались еще лишних две стопы. Наверху снова протопали часовые - только бы они не подняли глаза, почуяв неладное, на полуоткрытую бойницу - мне пришлось засунуть кулак себе в глотку, чтобы сдержать бешеную злобу! Потом противный фальцет сладострастника прогнусавил: "Сегодня ночью или никогда..." Я кивнул, пригасив огонь в глазах, и криво ухмыльнулся: все проделано отлично! Я действовал не хуже Симболлека из четвертой филы! Затем дернул за свободный конец; тряпичный канат шурша упал вниз; я обмотал его крест-накрест вокруг большого камня, взял камень под мышку и шагнул в море, сразу погрузившись в воду до подбородка (вполне терпимая вода; правда, я от такого отвык). Я отпустил глыбу, еще раз проверил направление на остров и лег на воду плашмя, как щепка. Дело пошло; руки и ноги сразу поймали давно забытый ритм (сначала медленный, медленный...) Да, я еще не разучился плыть равномерно и красиво. Но длилось это чересчур долго; мне часто приходилось ложиться на спину, я задыхался и сплевывал воду (прямо в три тысячи звездных рож); потом, переворачиваясь, снова вытягивался ложечкой, начинал двигать ногами. Наконец черные очертания острова приблизились, я нащупал каменистое дно, вода меня больше не несла, и я с трудом потащился через прибрежную полосу песка к кустарнику.

Это было около часа назад; теперь нужно взять себя в руки и заняться поисками лодки.

Ярчайший лунный свет, сквозь чешую облаков

Несмотря на спешку, я наслаждался ароматом кустов (какой контраст со спертым воздухом моей клетки!). Вторая усадьба вроде побольше первой - и побогаче; окруженный изгородью сад, цветущий горошек (и лук, восковые бобы) в лунном свете (надеюсь, у них нет собаки!) В ночном (полном духов!) фруктовом саду колышется развешанное на веревках белье (сплошь женские тряпки; ничего для меня). Обрамленная кустарником тропинка спускается к берегу, надеюсь, к мосткам и лодке. Проклятье:

Там вроде кто-то шепчет; впереди?

Он сказал

"Послушай, я всегда этого ждал! Всегда! Чего ради я оставался бы у равнодушного Сиалтиэля, если бы не хотел видеть тебя! Твои волосы, твои глаза, твой рот..." Он замолчал и нерешительно поднял руку, с трогательной неловкостью коснулся ее кудрей, повторил глухо: "Твои волосы", неуловимым движением дотронулся до ее правой брови после слов "Твои глаза"; потом рука упала вниз, и я скорее угадал, чем услышал: "Твой рот..." Она улыбнулась насмешливо и растроганно, лукаво запрокинула свое лунноцветное лицо, и ее расширившиеся темные зрачки устремили взгляд высоко поверх его головы, туда, где небожителей череда по мраморным перепутьям бредет, не оставляя следа. (Да, и лучше вам немного поторопиться, почтеннейшие; иначе великий бог Аксиокерс сыграет с вами злую шутку; я стою в кустах, десять шагов отделяет меня от вас и вдвое большее расстояние - от лодки, в которой он, возможно, и появился, желая, чтобы его почтили. И я мерзну, как молодой пес! Ах, второй акт - только бы он оказался последним...)

Она провела рукой по волосам

и сказала рассеянно: "Уже поздно, Бостар; ты должен спешить".

(Да, надеюсь, он последует этому совету!) Ее профиль стал более решительным и настороженным, более твердым; она небрежно придвинулась к нему вплотную, вызывающе вздернула подбородок, дугою выгнула брови и, недобро усмехнувшись, подставила губы; она не смотрела на него, просто ждала - и тогда он наконец потянулся к ней! (А я скромно опустил глаза долу: почему бы мне хоть раз не поступить, как подобает мужчине?) Она с облегчением вобрала в легкие воздух и вывернулась из его рук: "До завтра", пружинистой походкой пошла по гравийной дорожке назад к дому, легко, как перышко, перескочила через старую изгородь, на прощанье махнула еще раз рукой и проскользнула в дом. Он скрестил руки на груди, провожая глазами дивное видение, - тогда я занес кулак с зажатым в нем камнем... (юноша был как раз моего роста).

Я придвинул губы к светлому пушку его бороды

("и о вещах неслыханных шептали уста бородатого мужа едва опушенной щеке" - это не обо мне, так, вспомнилось когда-то прочитанное...) Я же всего-навсего - шепнул следующее: "Мне нужны только твоя одежда и две золотые монеты. Ничего более". И снова наклонился над ним: "Да, еще одно: дальше поцелуев не заходи, если не хочешь беды. Слышишь, счастливчик?" (Все ж таки не удержался, ввернул про "неслыханные вещи"!) Он застонал, но кивнул (а шишка в его возрасте исчезнет через три дня).

В лодке

Пурпурный плащ выглядит роскошно, придает мне внушительный вид; и я наконец по-настоящему согрелся. Вишь ты: белым платочком машут из окна дома чего же мне еще желать?! Я с достоинством - положение обязывает - шевельнул в ответ своей левой бледной рукой: итак, все участники недавней сцены довольны.

А теперь за весла! (Хлеба неплохо бы раздобыть.)


Еще от автора Арно Шмидт
Республика ученых

В третий том серии «Утопия и антиутопия XX века» вошли три блестящих романа — классические образцы жанра, — «Гелиополис» (1949) Эрнста Юнгера, действие которого происходит в далеком будущем, когда вечные проблемы человека и общества все еще не изжиты при том, что человечество завоевало Вселенную и обладает сверхмощным оружием; «Город за рекой» (1946) Германа Казака — экзистенциальный роман, во многом переосмысляющий мировоззрение Франца Кафки в свете истории нашего столетия; «Республика ученых» (1957) Арно Шмидта, в сатирическом плане подающего мир 2008 г.


Рекомендуем почитать
Сполох и майдан

Салиас-де-Турнемир (граф Евгений Андреевич, родился в 1842 году) — романист, сын известной писательницы, писавшей под псевдонимом Евгения Тур. В 1862 году уехал за границу, где написал ряд рассказов и повестей; посетив Испанию, описал свое путешествие по ней. Вернувшись в Россию, он выступал в качестве защитника по уголовным делам в тульском окружном суде, потом состоял при тамбовском губернаторе чиновником по особым поручениям, помощником секретаря статистического комитета и редактором «Тамбовских Губернских Ведомостей».


Француз

В книгу вошли незаслуженно забытые исторические произведения известного писателя XIX века Е. А. Салиаса. Это роман «Самозванец», рассказ «Пандурочка» и повесть «Француз».


Федька-звонарь

Из воспоминаний о начале войны 1812 г. офицера егерского полка.


Год испытаний

Когда весной 1666 года в деревне Им в графстве Дербишир начинается эпидемия чумы, ее жители принимают мужественное решение изолировать себя от внешнего мира, чтобы страшная болезнь не перекинулась на соседние деревни и города. Анна Фрит, молодая вдова и мать двоих детей, — главная героиня романа, из уст которой мы узнаем о событиях того страшного года.


Механический ученик

Историческая повесть о великом русском изобретателе Ползунове.


День проклятий и день надежд

«Страницы прожитого и пережитого» — так назвал свою книгу Назир Сафаров. И это действительно страницы человеческой жизни, трудной, порой невыносимо грудной, но яркой, полной страстного желания открыть народу путь к свету и счастью.Писатель рассказывает о себе, о своих сверстниках, о людях, которых встретил на пути борьбы. Участник восстания 1916 года в Джизаке, свидетель событий, ознаменовавших рождение нового мира на Востоке, Назир Сафаров правдиво передает атмосферу тех суровых и героических лет, через судьбу мальчика и судьбу его близких показывает формирование нового человека — человека советской эпохи.«Страницы прожитого и пережитого» удостоены республиканской премии имени Хамзы как лучшее произведение узбекской прозы 1968 года.