Фуше - [72]
Г-н герцог Отрантский вновь занимает кабинет в особняке на набережной Малаке. «Общественное мнение полностью на стороне Фуше. Патриоты… считают его защитником Революции, бонапартисты находят в нем ценного помощника, роялисты также надеются разыграть (с его помощью) неплохую партию»>{759}. Став министром полиции в четвертый раз, Фуше занимается улучшением работы своего ведомства. Он привлекает к службе в министерстве полиции большинство своих прежних сотрудников, вербует новых агентов, возлагает обязанности генеральных инспекторов на двух опытных полицейских — Паскье и Фудра. Декретом от 28 марта 1815 г. территория Франции подразделяется на 7 полицейских округов. Во главе каждого округа поставлен полицейский лейтенант, прямо ответственный за положение дел в своем округе перед министром полиции>{760}. Укрепление и без того мощного полицейского аппарата, ко всеобщему удивлению, не сопровождается какими-либо широкими репрессиями. В течение тех «ста дней», что Фуше в очередной раз был министром полиции Наполеона, во всей Франции было арестовано всего лишь 112 человек, причем ни один из них не был осужден на смертную казнь или казнен. Объясняя причину столь похвальной воздержанности министерства полиции, Фуше говорит Бенжамену Констану: «Суровые меры, неспособные сломить сопротивление, порождают новое сопротивление и придают ему новую силу»>{761}. Министр полиции повсюду проповедует умеренность и либеральную политику. В специальном циркуляре, направленном префектам департаментов в конце марта 1815 г., Фуше советует им «не расширять надзор за пределы, требуемые общественной и личной безопасностью… Мы должны отказаться от заблуждений полиции нападения… Нам следует пребывать в рамках либеральной… полиции, той полиции наблюдения, которая… всегда покровительствует счастью людей, работе промышленности, всеобщему миру»>{762}. Декларация герцога Отрантского о всеобщем мире и счастье людей поразительно напоминают язык прокламаций гражданина Жозефа Фуше — представителя народа в департаменте Ньевр. Хамелеон в очередной раз сменил окраску.
Попытки некоторых современных зарубежных историков представить либерализм Фуше как проявление его республиканизма и чуть ли не как борьбу против деспотизма Наполеона>{763} не выдерживают критики. Либерализм, под знаком которого проходило все стодневное возвращение Наполеона к власти, был силен тем, что за ним стояло общественное мнение и весьма влиятельные буржуазные круги Франции. Понимая это, Фуше играл роль либерала, не будучи им ни по своим убеждениям, ни по своим наклонностям. Кстати, огромную популярность либеральных лозунгов отлично сознавал сам Наполеон, официально провозгласивший свой реставрированный режим «либеральным» и издавший 23 апреля 1815 г. так называемый «Дополнительный акт» к конституции империи. Этот документ явился своего рода компромиссом между прежним авторитарным наполеоновским режимом и режимом конституционным. По существу, это была новая конституция, установившая буржуазно-либеральную империю во Франции.
Куцая имперская конституция 1815-го года, презрительно нареченная Бенжаменкой[95], не вызвала восторгов в обществе. Как свидетельствует Флери де Шабулон: «Этот дополнительный акт совсем не отвечал всеобщим ожиданиям»>{764}. Проведенный по нему плебесцит «не дал полутора миллионов «да» — менее половины того числа, которым была утверждена империя…. никто не верил в превращение Цезаря в Цинцинната»>{765}. Впрочем, того, прежнего Цезаря уже нет. Крах империи в 1814 году, первое отречение, отступничество и предательство друзей и соратников, — все это не прошло для Наполеона бесследно. Что-то дрогнуло и надломилось в этом несокрушимом человеке. Меневаль, вспоминая о своем первом разговоре с императором в мае 1815 года, пишет следующее: «Он (Наполеон) сказал мне, что все… случившееся не может… его удивить и что все это было предопределено… он понял, что может рассчитывать лишь на мужество и патриотизм нации, а также на свой меч. «Что же до остального, — добавил он с грустной улыбкой: — Бог — велик и милостив». Все его слова, — продолжает Меневаль, — были отмечены какой-то спокойной грустью и самоотрешенностью, которые произвели на меня большое впечатление…»>{766}.
24 марта особым декретом была отменена ненавистная всем цензура[96]. «Свобода слова (во Франции) в период Ста Дней, — замечает по этому поводу Рэй Кабберли, — была большей чем где-либо еще в Европе, за исключением одной лишь Англии»
