Фуше - [68]

.

Путь к вершине закрыт, и Фуше, вновь уединившемуся в Феррьере, остается только высмеивать государственных мужей, «ничего не забывших и ничему не научившихся». «Больше года им не продержаться», — с уверенностью предрекает Жозеф. Для подобного вывода у Фуше оснований более чем достаточно. Во Франции неуклонно продолжают взиматься косвенные налоги, и это при том что правительство обещало их отменить. Вернувшиеся во Францию эмигранты ведут себя по отношению к крестьянам в своих поместьях, словно в завоеванной стране. Священнослужители с церковных кафедр предают анафеме тех, кто в годы революции приобрел земли, принадлежавшие церкви. «Псы Сен-Жерменского предместья» вымещают годами копившуюся злобу в отношении деятелей Революции и Империи. Бывший камергер короля Вестфалии Жерома Бонапарта, один из тех, кто «умеет служить», разъезжает по улицам столицы, прицепив орден Почетного легиона к хвосту своей лошади… Фуше отлично видит все эти «опрометчивые поступки или, — как он «уточняет», — …поступки, опрометчиво совершенные»^{708}.

Он справедливо полагает, что напряженная социальная обстановка в стране имеет вполне конкретные причины. Во-первых, это страх восстановления феодальных прав, от чего прежде всего и больше всего пострадает многомиллионное французское крестьянство; во-вторых, и этого опять-таки более других опасаются крестьяне, — это боязнь потерять имущество, приобретенное из фонда так называемых «национальных имуществ»[90]; еще одна из причин для беспокойства — возможные преследования со стороны властей лиц, послуживших в свое время Республике и Империи; нельзя сбрасывать со счетов демократов, разочарованных Хартией 4 июня 1814 г., один из пунктов которой гласил: «Королю одному принадлежит исполнительная власть. Король есть верховный глава государства, он начальствует над сухопутными и морскими силами, объявляет войну, заключает мирные, союзные и торговые договоры, назначает на все должности государственного управления и издает регламенты и ордонансы для исполнения законов и безопасности государства»^{709}. Наконец, день ото дня растет недовольство в армии, «ради экономии» сокращенной на 32 тыс. человек. Время будто возвращается на четверть века назад. Вновь на продвижение по службе, чины и звания могут рассчитывать лишь те, у кого в роду наберется несколько поколений «блистательных» предков… Подписывая Хартию, король датирует этот документ так, как если бы ни революции, ни республики, ни наполеоновской империи просто не существовало: «Дана в Париже, в год от Рождества Христова 1814, царствования же нашего в девятнадцатый»[91]…

В течение какого-то времени Фуше продолжает «докучать» христианнейшему королю своими советами. «Известно, с чего начинается реакция, — пишет он королю, — но никто не ведает, где можно ее остановить; она увлекает за собой все и прежде всего верховную власть…»^{710}. «Верховная власть» в лице монарха хранит молчание. Представления высокородных «друзей» герцога Отрантского в пользу «самого способного из людей, явившихся в годы Революции», также остаются без последствий. Поццо ди Борго, внимательно подмечавший все происходившее вокруг, сообщал в Санкт-Петербург 11 июля следующее: «Экс-министр Фуше, несмотря на наружное спокойствие, весьма старается убедить короля привлечь его на свою службу»^{711}. Британский дипломат Чарльз Стюарт, в свою очередь, информировал Фории Оффис о том, что, к величайшему огорчению Фуше, все его предложения, переданные королю, были отвергнуты. «Вскоре для меня стало очевидно, — писал Фуше в своих мемуарах, — что страна приближается к кризису…»^{712}. Не имея возможности применить свои «таланты» в Париже, Фуше перебирается на жительство в Феррьер. Здесь, занимаясь воспитанием своих детей, господин герцог произносит многозначительную фразу: «Мы не должны пренебрегать обоазованием: мы знаем, что оно необходимо при всех правительствах, даже в тех странах, которые не управляются вовсе»^{713}. Фуше, однако, совсем не собирается ограничиваться шутками и ехидными намеками. В мемуарах Савари сообщается о том, что в это время герцог Отрантский часто встречался с молодыми генералами, находившимися на службе и командовавшими войсками. Он беседовал с ними о бедственном положении страны, о том, что правительство, окруженное вчерашними эмигрантами, пренебрегает ими и что не сегодня-завтра они получат отставку^{714}. Посетив как-то раз Корвизара (бывшего личного врача императора), Фуше просит лейб-медика замолвить словечко в его пользу перед Марией-Луизой. Цель этого неожиданного ходатайства — обрести место воспитателя при маленьком Римском короле. Под предлогом «торговых» дел, Фуше обменивается письмами с Евгением Богарне, получает таинственные послания от Жерома Бонапарта^{715}. В ноябре и в декабре 1814 г. он дважды наезжает в столицу, чем поднимает на ноги всю парижскую полицию. Люсьен Бонапарт в своих мемуарах пишет о том, что в конце декабря 1814 г. в Париже происходило совещание генералов, вовлеченных в заговор против Бурбонов^{716}. Не с этим ли совещанием был связан декабрьский приезд герцога Отрантского?