Фуллстоп - [31]

Но это все равно будет один человек. Не пятьсот тысяч.

Солонина грубовато выдернул у него из пальцев истлевшую сигарету: пепел упал на одну из повязок, бинт начал дымиться. Он открыл окно, выбросил окурок в форточку, но на табуретку не вернулся, присел на подоконник.

— Не почувствуете ничего, — пообещал он. — Это никак не чувствуется физически. Потом только.

— Что — потом?

— Пустота и спать хочется. И других желаний нет. И уже не будет. То есть обычные, человеческие, будут, а этого вот, чтобы писать или там цветы — нет. Может, рисовать начнете. Или лепить. Бессловесные объекты можно.

— А цветок?

— Завянет. Превратится в бесформенную массу, лишенную энергии, как медуза на солнце.

— Ясно, — Александр вспомнил скульптуру в парке.

— Ничего вам не ясно, — внезапно рявкнул Солонина. — Ведь знали же про цветы? А? Знали? И что от них бывает — тоже? Из-за этого всех писать учат с детства, продолжения эти, газеты, журналы, клубы, организации, никого не ругают, только хвалят, любую тему можно, ничего запретного, в крайнем случае пожурят, ну чего вам не хватало? Тепличные же условия.

Александр повел плечом. Как это объяснишь? Чего не хватало?

— Да вот, знаете, иногда накатывает такое, — тихо сказал он. — Особенно по ночам. Зачем живешь? Смотришь на улицу в окно, а там пусто, как будто вообще никого на планете не осталось. И тебя тоже нет. Или вовсе не было. Что после тебя останется?

— Детей надо рожать, — грубо посоветовал Солонина. — Они останутся.

— Дети — это хорошо, — улыбнулся Александр. — Только они ведь свою жизнь будут жить, не твою, у них свой поиск и свое предназначение, с тобой никак не связанное. Знаете индийскую поговорку? Дети – гости в доме. Хозяин в нем все равно ты, да и нечестно это, взваливать на других ответственность за собственную пустоту. Даже подло.

Солонина не перебивал, слушал молча, только еще одну сигарету закурил. Солнце ушло с этой части территории, в комнате потемнело, хотя окно осталось открытым.

— Когда пишешь, такие вещи легко представить, — объяснил Александр. — Вроде как прожил уже жизнь и смотришь с той стороны на свой след. В текстах ты альфа и омега, начало и конец, и так далее. Врать некому. Своему ребенку можно дачу оставить, машину, да и то если ему это будет нужно. А чужим, неизвестным, всем?

— Коньяк надо пить, — высказался Солонина. — Или водку. И еще женщины. Иногда помогает забыться.

— Всю жизнь в беспамятстве не проведешь. Все равно протрезвеешь. Тогда еще хуже.

Солонина тяжело вздохнул.

— Не туго завязал? — вдруг спросил он, кивком указывая куда-то вниз.

— Что? — Александр перевел взгляд туда, куда показал Солонина. — А, нет, нормально. Хорошо все.

В комнате опять повисла тишина.

— А почему вы думаете, что Сан Саныч… может? — снова спросил Александр. — Я ведь его давно знаю. Несколько лет.

— Тут и надо, чтобы давно. Первый встречный-поперечный вам как слону дробина будет, плевать вы хотели на его мнение. Уважаемый нужен человек. Чтобы по интеллекту стоял выше, слова подобрал бы, которые наверняка. Если не сразу, то потом догонят.

Александр задумался. Каким бы в общении ни был редактор, к его мнению действительно прислушивались все. И текст он чувствовал, и знаний имел огромный запас, и если на что-то указывал, то по делу. Форма вот только… Но на хорошие тексты у него было зверское чутье. По одному абзацу определял, шлак или порода. Иногда и по первой строке. Даже играли так на рукописях неизвестных авторов, когда в редакцию их присылалось столько, что читать не успевали. Откуда эта поговорка взялась в издательстве, не скажешь. Но «шлак-породу» знали все. Порой так и писали одной буквой вместо краткой рецензии. Издавали, впрочем, то, что требовалось по жанру и размеру.

— Почему именно он?

— Почему-почему, — снова взорвался Солонина, доставая очередную сигарету. — Потому. Сами на него указали, никто вас за язык не тянул. Приемник заглушили. Боитесь его так или что, черт вас разберет.

На Александра нашло какое-то хулиганское веселье смертника при виде виселицы.

— А если не получится? — давясь смехом, спросил он. — Ну, вдруг он не те слова использует? Или не захочет? Или вообще не поймет, что от него требуется? Что тогда?

Солонина внимательно посмотрел на него, пересек комнату и принес из туалета стакан с водой, который сунул Александру в варежки и подтолкнул к губам, одновременно выдирая из щели подушку и возвращая ее на место.

— Захочет, — буркнул он, глядя, как пленник пьет. — Дживан объяснит. Найдет аргументы. Но и кроме него варианты тоже есть.

— Какие? Парень из столовой? Или ваш мальчик? Моя жена бывшая?

— Неважно.

Александр вдруг поперхнулся водой из стакана.

«А вы не хотели бы?» — «Я не гожусь на роль Настеньки…»

Гипсовая девочка с пузырчатой массой в руках…

Чрезвычайные полномочия…

Остаток воды он выпил залпом, как водку, свалился на каменную подушку. Предметы в комнате устроили чехарду, Александр прикрыл глаза, продолжая сжимать пустой стакан в шершавых рукавицах. Дым казался ядовитым паром, пропитавшим стены комнаты и проникавшим сквозь одежду.

Солонина, дергая щекой, забрал у него стакан и вышел в предбанник. Судя по тому, что через некоторое время туман начал рассеиваться, дверь он оставил открытой настежь.