Проснулся он от голода, удивился сначала только тому, что спит в одежде. А потом вспомнил. Пустой стул так и стоял возле его кровати, снятая трубка телефона трещала разрядами. Он положил ее на аппарат, после чего осторожно повернул голову в сторону балкона. Небо в проеме было голубым и чистым, одинокая птица пересекла прямоугольник стекла, вдалеке искрилось спокойное море. Судя по положению солнца, утро было самое раннее.
Приснилось…
Тетрадь лежала на гобеленовом покрывале, мятая и толстая, почерк на страницах был его собственным. Значит, это еще один приступ, как тогда, в химчистке. Или как на пляже. Исписал тетрадь в сжатый момент времени и от перенапряжения отключился. А красный цветок — обычный кошмар. Надо умыться, найти врача, попросить самых сильнодействующих лекарств и выполнить все рекомендации, какими бы они ни были. Извиниться, конечно, прежде всего.
Александр встал, его качнуло, он схватился рукой за тумбочку с бутылкой из-под импортного пива, едва ее не опрокинув. Никаких отражений в темном стекле не было, пиво это он никогда не пробовал, номер чужой… Пустой, но все-таки не его собственный. Видимо, во время приступа перепутал.
Он уже держался за дверную ручку, когда коричневая обивка внезапно побагровела, ближайшие стены и даже мусорное ведро окрасились розовым. Надеясь на очередную странность, сжавшую день от рассвета сразу в закат, он повернулся к окну. Огромный цветок вплывал в поле зрения откуда-то снизу, поднимался как воздушный шар или летающий торт из сказки Джанни Родари. Его лепестки были полуоткрыты, все оттенки красного сполохами пробегали по ним, как молнии в грозовой туче. Он был плотным и одновременно невесомым на вид, напоминал чем-то искусственную пену, только полупрозрачную. В сердцевине его брал начало молочного цвета стержень, переходивший в длинную ножку. Александр смотрел на него без единой мысли, прижимая тетрадь к груди как защиту. Вот он какой, красный цветок. Дарованная роза.
Голова цветка развернулась к нему, оставив сюрреалистическое ощущение, что видит его и реагирует на присутствие. Неприятное ощущение. Он нащупал за спиной ручку, нажал ее и провалился в коридор.
Холл был по-прежнему пуст, ни одного человека не встретилось ему внизу лестницы, и даже на улице. От входа в корпус виднелся только стебель, выходящий из серой будки со шлагбаумом, огражденной на расстоянии желтой лентой на полосатых столбиках. Чтобы рассмотреть корни, нужно было нарушить оцепление. Александр не решился. Какая теперь разница?
Возле столовой он еще раз оглянулся. Роза высотой с восьмиэтажный корпус легко обозревалась с любого места санаторного парка. Она не двигалась, застыла в том положении, которое он видел из номера. Он ускорил шаги, а потом побежал.
Столовая не издавала привычных запахов кофе и каши, не шумели осушители рук в туалетах, не играла утренняя программа на радио. Санаторий эвакуировали, пока он спал, а может и весь город, и полуостров целиком.
Александр начал подниматься в обеденный зал, где прошлым утром разговаривал с Сашкой. Хотя не с Сашкой. И не разговаривал. Черт знает, что он там делал, если взглянуть со стороны. Может быть, молчал сычом, уставившись себе в стакан. К тому, что в зале тоже не будет ни души, он морально подготовился, но чем ближе подходил к дверям, тем слышнее становились человеческие голоса, которые обрадовали его до спазмов в горле.
Он услышал свою фамилию и замер как вкопанный, непроизвольно прислушиваясь.
— …Никаких признаков, — сказал кто-то. — Двадцать лет в издательстве, на хорошем счету. Исполнительный, аккуратный, членские взносы платил всегда вовремя. Характеристика с места работы положительная.
— Знаем мы эти характеристики, — оборвал говорившего собеседник. — За двадцать лет какие-то знаки наверняка уже были. Никогда не поверю, что красный цветок вызвал рядовой член профсоюза.
— Тем не менее, рядовой, — не сдавался первый голос. — Вы читали его книги?
— Ознакомился, — презрительно бросил второй. — По диагонали пробежал в самолете. Извините, это даже не уровень первокурсника. Это какое-то профтехучилище. На троечку не тянет, не то что на красный цветок. Черт знает что печатаете.
— Какое отношение художественные достоинства книг имеют к плану издательства? — первый голос изобразил сарказм. — На одном гении в пятьдесят лет его не выполнишь. К тому же с гениями еще поди договорись по срокам: нервная система разболтанная, ответственности перед коллективом никакой, ему черновик сдавать, а он в вытрезвителе или вообще рукопись сжег. Про то, как правки воспринимают, говорить не буду. Благодарю покорно. Члены профсоюза себе такого не позволяют.
Александр почувствовал, как кровь приливает к лицу. Хотелось войти и прекратить этот унизительный разговор, но он заставил себя стоять и слушать.
— Читатели с вами не согласны, — возразил кто-то вкрадчивый, с хорошо поставленным голосом. — Объем корреспонденции на его имя исчисляется килограммами, если не тоннами, и благодарственных писем больше.
— От кого? Есть там хоть одно письмо от академика или члена-корреспондента? Или такие же троечники хвалят? Второгодники, как его герои?
