Фрунзе - [19]

Двадцать второго апреля 1915 года в половине шестого вечера на реке Ипр облако удушливого газа накрыло французские позиции. Пострадали семь тысяч человек, 350 погибли. Две дивизии потеряли боеспособность, и в позициях французской армии образовалась брешь в несколько километров.

Созданием арсенала отравляющих газов Германия была обязана химику Фрицу Хаберу из берлинского института кайзера Вильгельма. Он опередил своих коллег из других стран, что позволило германской армии весной 1915 года устроить первую газовую атаку на Западном фронте.

Газовые атаки проводились обычно поздно вечером или перед рассветом, ведь в темноте нельзя заметить, что газовая атака началась. Снаряды, заправленные газом, разрывались с характерным шипением. Но надеть противогазы солдаты не успевали. Они кричали от боли, задыхались и умирали в страшных муках.

Через год после атаки на Ипре англичане нагнали немцев по производству отравляющих веществ.

Страны Антанты маркировали химические боеприпасы цветными звездочками. «Красная звезда» — хлорин, «желтая звезда» — более мощное сочетание хлора и хлорпикрина. Часто использовали «белую звезду» — сочетание хлора и фосгена. Самыми страшными были парализующие газы — синильная кислота и сульфид. Эти газы воздействовали на нервную систему, что приводило к смерти через несколько секунд. Последним в арсенал союзников поступил иприт, немцы именовали его «желтым крестом», потому что снаряды с этим газом помечались лотарингским крестом. Иприт известен как горчичный газ из-за своего запаха, напоминавшего горчицу или чеснок.

На фронте Фрунзе увидел, что война разрушает не только тела, но и психику солдат. Сначала сотни, потом тысячи, потом сотни тысяч становились инвалидами, не потеряв ни единой капли крови. Парализованные, утратившие координацию движений, слепые, глухие, немые, страдавшие тиком и тремором чередой шли через кабинеты психиатров. Страх перед войной, перед жизнью в траншее, перед артиллерийскими обстрелами, перед атаками врага породил страстное стремление бежать из окопов.

Но одновременно в солдатской среде появились пацифистские идеи, утопическая вера в достижение всеобщего мира, в братание, во всеобщее обновление, в возможность преобразования общества. Люди думали, что после окончания войны исчезнет ненависть и восторжествует всеобщее братство.

Долгая и кровопролитная война разрушила российскую армию. С лета 1914-го и до осени 1917 года было мобилизовано почти 16 миллионов человек. Из них почти 13 миллионов, то есть подавляющее большинство, были крестьяне, которые не понимали, за что они должны воевать. Введенный в стране «сухой» закон вызвал настоящие бунты, потому что мобилизованные в армию не могли устроить положенные проводы. Будущие солдаты в поисках спиртного громили магазины и склады и проклинали власть.

Армия понесла серьезные потери — убитыми, ранеными, попавшими в плен. Неудачи на фронтах, слухи о немецком заговоре в дворцовых кругах подорвали не только репутацию императора, но и боевой дух вооруженных сил. Николай II вступил в войну, руководствуясь сложными геостратегическими расчетами, а его солдаты, вчерашние крестьяне, думали о другом: передадут после войны крестьянам землю или нет? Никакие другие ценности, кроме земли, для крестьянина не имели значения. А из дома солдаты получали письма, в которых родители и жены жаловались на реквизиции хлеба, проводившиеся царским правительством, на то, что без мужчины невозможно прокормить семью…

Армия, как и большинство народа, прониклась ненавистью к императорской семье. В феврале 1917 года никто в Вооруженных силах России и пальцем не пошевелил, чтобы спасти монархию.

Марксисты не зря говорили, что исход дела решат не теракты, не револьверы и не бомбы, а настроения людей:

— Химия взрывчатых веществ не может заменить массы.

После Февральской революции бывшие руководители царской политической полиции признавали, что допустили ошибку. Занимались почти исключительно вооруженным подпольем, а ситуацию в обществе некому было анализировать. Охранка искала боевиков-бомбистов, но не они представляли опасность для самодержавия.

«Организованное революционное подполье, — свидетельствовал Александр Мартынов, который к 1917 году возглавил охранное отделение в Москве, — представленное разрозненными и разбитыми ударами розыскных органов разными группами и отдельными партийцами, конечно, не могло организовать той катастрофы, которая вылилась в Февральскую революцию».

Революцию совершили не эсеры и не большевики. Департамент полиции, по мнению бывших жандармов, мало обращал внимания на партии, которые задавали тон в Думе, не изучали общественное мнение.

«Не успели, — сокрушались бывшие жандармы, — вовремя «переставить» секретную агентуру и не пытались бросить большие денежные ассигнования на подкуп крупных политических фигур».

Жандармы, пожалуй, напрасно кляли себя и свое начальство. Спецслужбы пытались сформировать нужные власти политические партии, поддерживали их, финансировали партийную печать.

«Вся деятельность Союза русского народа, — писал бывший начальник Петербургского охранного отделения генерал Герасимов, — и других монархических групп, созданных в это время, протекала под непосредственным руководством начальника политической части департамента полиции Рачковского.