Фрунзе - [58]

Давно открылась охота на уток и на боровую дичь. У Кости было ружье и пойнтер. И Михаил пропадал то в бору, то на болоте. Среди бронзовых сосен, в первозданном кочкарнике, где вдруг в белом переднике возникали березки в тесном содружестве с пирамидальными кустами можжевельника и наливалась алой краской доспевающая брусника, по росе тянулись следы тетеревиных и глухариных выводков. Замирала пегая Стелла, вытянув хвост, как железный аршин. Охотник подавал команду, и словно падал горох из ведра на большой фанерный лист, когда поднимались на крыло напуганные собакой молодые птицы. И меткий выстрел гремел среди деревьев и бросал петуха или курочку на землю в последнем трепете перьев. К полудню счастливый человек валился на мягкий мох, Стелла падала рядом, великодушно обнюхивая дичь. И перед глазами, в которых сверилась радость, плыли над Михаилом невесомые облака в голубом небе.

Два раза Костя возил его к рыбакам на Каму. Горел костерок, от которого пахло хвоей, золой. Первобытный бивак располагался на песчаной косе. Уха из стерлядки: бог ты мой!

А иногда утренние рассветы и золотисто-алые закаты встречал охотник на берегу болота. Свистела крыльями сытая кряква. Багровый отблеск выстрела тонул в белых клубах порохового дыма. И кидался Михаил по-собачьи в застойную воду, плыл или шел среди кувшинок и стрелолиста, доставал подбитую дичь и с наслаждением лязгал зубами от холода, прыгая и дурачась на берегу, чтобы согреться.

И городки с сельской ребятней против больничного двора на зеленой лужайке. И томик Бальмонта перед сном или новый журнал «Нивы» — других книг у Кости не было. И разговоры:

— Как мама?

— Бьется. И все печалится о тебе.

— А девочки?

— Клава уже невеста: кончает гимназию. Люда — самая боевая среди сестер, учится, как и Лида. Ты доставил бы им счастье своим визитом. Но, видать, не судьба!

— Сейчас не смогу… У тебя я часто вспоминаю детство. Ты мечтал стать доктором, и все у тебя сбылось. Только не вижу желанной таблички на твоей двери: «Доктор К. В. Фрунзе. Бедным бесплатно».

— Да оно так и есть, хоть и без таблички!

— Допустим. А я хотел быть генералом, но пока беглый руководитель шуйской бригады. А офицеры нам нужны, мне и Ленин говорил об этом.

— Каков он? Клянут его все газеты как хотят, а я даже не видел его портрета.

— Интеллигент, человек большой культуры. Понимаешь: он — Маркс наших дней. Эрудит огромный и трибун сильнейший. Но не затворник в кабинете. Всегда в массе, с нею и — для нее. И готов отдать любое предпочтение одному из тысячи, если тот оторвал глаза от земли и способен выразить в революции то, к чему другие придут завтра. Удивительная способность видеть маяки в рабочем движении и по ним равнять других. Общителен, прост, но не без строгости, и временами резок. Да и зачем гладить нас по головке, когда на карте судьба России. Не в куклы играем, Костяшка!.. Чуть поскользнешься — и кандалы, каторга…

Бездумно, необычно прошла неделя, другая. Окреп Михаил, загорел, зарумянился. И все чаще стал задерживаться дома: читал учебники по курсу института, делал выписки, конспекты. А иногда забирался на возок к мужикам, приехавшим к доктору, и все допытывался: как у них?

— Колготимся, барин, — отвечали те околично.

— Да какой же я вам барин? — удивлялся Фрунзе. — Я студент и гощу у брата. Мы с ним никогда возле бар и не сиживали. Брат кормил нас меньших, а ведь было четыре рта. И сейчас он своим горбом зарабатывает копейку.

— Вестимо. Да говорим по привычке, — стеснялись мужики. — Колготимся. А другие и шуруют. Надысь у соседей подпустили барину «красного петуха». Да что петух! Про землицу-то что слышно?

— Если миром держитесь — надо брать. Так что все в ваших руках. А по уезду какие новости?

— С кистенем мужики не ходят. А так-то озоруют, и крепко: усадеб шесть подожгли, где покос захватили, где леску нарубили. В двух волостях и землицу прихватывают. Только страх берет: казаки налетают и секут, гады, по пятое число!

— И казаки — люди: надо к ним подход найти. А главное — миром, миром!..

Мужики как в воду глядели — земская управа в Чистополе решила отдать больничный барак в Петропавловском для казачьего постоя. Предлог был благовидный: горят усадьбы, мужики бесчинствуют, как бы не спалили больницу. А на самом деле господа земцы заботились лишь о благополучии окрестных помещичьих имений.

Михаил сказал брату:

— Я не допущу, чтобы казачьи кони гадили на твоем дворе. Сходи за старостой, мне надо поговорить с ним.

Костя привел рыжебородого деда с покорными глазами, хотя висела у него на груди большая медная бляха с двуглавым орлом.

— Отец, — обратился к нему Михаил, — не будем путать брата в политику. За все отвечаю я. Ты хочешь, чтобы казаки стояли в селе и каждый день наводили на вас страх?

— Помилуй бог, Михаил Васильевич! На что они мне?

— Собери сход, только не мешкай. С людьми я поговорю! Как они решат, так и будет!..

Такого еще не слыхали здешние крестьяне! Михаил говорил сущую правду, свидетельствовал, и от этого было еще страшнее: и о Кровавом воскресенье, и о Пресне, и о гибели Федора Афанасьева и Ольги Генкиной. И о Ленине: куда он зовет крестьян.