Фронтовое братство - [20]

Он подошел к старому еврею и обнял его за плечи. Почесал бровь мундштуком трубки и заговорил на свой обычный манер:

— Не нужно бояться нас, друг мой. Мы не такие плохие, какими выглядим. Что ты хотел сказать? Говори свободно! Если считаешь, что мы тупые свиньи, скажи. Потому что так оно и есть.

Лагерник глубоко вздохнул и посмотрел на Старика, невысокого, плотно сбитого рабочего с бородатым, добродушным лицом под черной пилоткой танкиста. Глаза их встретились. Почти черные — лагерника и ясные, голубые — Старика. Мы поняли, что эти люди нашли друг друга.

— Герр фельдфебель! Взять здесь что-нибудь было бы грабежом. Я прятался в этом доме три дня, но ничего не тронул.

Старик со смехом покачал головой.

— Выброси из головы эту ерунду. Садись за стол и ешь. Что такое теперь грабеж? Что такое изнасилование? Сущий пустяк, ничего больше. — И обратился к Хайде: — Принеси еще еды и выпивки.

Хайде, разинув рот, пялился на человека в полосатой робе, словно увидел что-то неестественное, недоступное пониманию.

Малыш наклонился к нему и рявкнул так, что было слышно на несколько километров:

— Марш за жратвой, навозный жук, пока не получил по роже!

Хайде вздрогнул. И неохотно пошел на кухню выполнять приказ Старика.

Порта с Легионером пошли наверх искать Штеге. Он лежал без сознания в коридоре. Приведя его в себя, мы выяснили, что в паническом бегстве из дома он ударился головой об распахнутую дверь.

— Где ты спал в течение тех трех дней, что провел здесь? — спросил Старик лагерника.

— В кухне на полу, герр фельдфебель.

— Брось ты к черту эти обращения по званию! Здесь много кроватей, не понимаю, почему ты не лег на одну из них.

— Потому что у меня вши; а потом, я не хотел мять аккуратно прибранные постели.

— Господи! — воскликнул Порта и громко расхохотался. — Все были бы такими тактичными. Тогда бы война превратилась в бал.

Старик со смехом покачал головой.

— Да ты просто ангел, приятель. Парочка твоих вшей мало что добавила б к тому, что останется здесь после нашего ночлега; я уж не говорю о том, что наделают наши друзья с другой стороны, когда придут сюда. И они, и мы не столь тактичны, как ты, кого называют мразью.

Вошел Хайде с окороком и шнапсом и швырнул съестное на стол.

Штеге взял с полок одну из книг и протянул Старику.

— Хозяева дома — люди предусмотрительные, — сказал он со смехом. — Вовремя переметнулись.

Мы посмотрели на книгу: Карл Маркс.

— Вот бы гестаповцы нашли ее, — проворчал Хайде.

— Заткнись, подлиза! — зарычал Порта. — Пока не вырвали тебе язык. Мы не забыли, как ты стучал.

Хайде гневно взглянул на долговязого Порту в цилиндре, но автомат, будто бы случайно качнувшийся в руке рыжего обер-ефрейтора, заставил его смолчать. Он еще помнил путешествие по лесу.

— Жаль, такой хороший стол, — заметил старый лагерник, когда Легионер стал резать на нем окорок.

— Стол не твой, — оборвал его Брандт, точно так же резавший хлеб боевым ножом.

— Вещи надо беречь, — упрямо заявил лагерник.

— Заткнись, жид! — злобно выкрикнул Хайде.

Мы напряженно ждали, что за этим последует. Зная Хайде, мы предчувствовали осложнения.

Порта потирал рукавом цилиндр и сатанински усмехался. Штеге поигрывал гранатой. Старик смотрел в потолок и молча тасовал карты. Малыш с шумом объедал гусиную ногу. Брандт макал куском хлеба в банку с вареньем. Краузе, бывший эсэсовец, попавший к нам за трусость и политическую неблагонадежность, ковырял в зубах штыком. Его маленькие, зеленые глаза злобной собаки были устремлены на Хайде, посмевшего нарушить едва ли не самый суровый закон штрафных полков: оскорбить арестанта.

Хайде взял бутылку шнапса и стал пить из горлышка. Не касаясь его губами и запрокинув голову; бесцветная жидкость лилась ему в рот длинной струей. Кадык ходил вверх-вниз. Часть шнапса сбегала от уголков рта к шее.

Он поставил бутылку на стол с громким стуком. Из нее выплеснулась часть содержимого. Наклонился к лицу лагерника. Покрасневшие от выпивки глаза смотрели злобно. Конвульсивно икнул.

— Слушай, зебра! Я, Юлиус Хайде, унтер-офицер Двадцать седьмого танкового штрафного полка, говорю, что ты вонючая, вшивая еврейская свинья![51]

И торжествующе огляделся.

— Что скажешь на это, жид?

Старый еврей, сидя за столом, равнодушно смотрел на пьяного Хайде. Словно не понимая, что оскорбление это относится к нему. Все грязные ругательства на него не действовали. Он слишком часто их слышал. Мозг их больше не усваивал. Он стал невосприимчив к ним.

Хайде поводил головой, словно бык перед тем, как броситься на матадора.

— Я о тебе говорю, гнилой труп! — процедил он уголком рта. — Ты еврейская вошь! Вонючий кусок еврейского дерьма! — Запрокинул голову и громко захохотал над своим остроумием. Продолжая смеяться, повторил: — Еврейское дерьмо!

Он повторял это, чередуя «дерьмо» с «сортиром», «навозной кучей», не забывая добавлять слово «еврейский». Сел на своего любимого конька. Погонял его. Не давал покоя языку. Орал и выл.

Мы сидели молча. Старый лагерник ел, не обращая на него ни малейшего внимания. Казалось, он сидит в комнате совершенно один и не слышит потока грязных ругательств.

Порта выжидающе усмехался. Малыш ковырял в носу. Легионер насвистывал: «Приди, приди, приди, о Смерть».