Фрейя Семи Островов - [12]

— Да! Продаёт три тонны рису и флиртует три дня с вашей дочерью. Я вам говорю, как друг, Нельсон: так не годится. Вас здесь только терпят.

Старик Нельсон был застигнут врасплох, но оправился довольно быстро. Не годится! Разумеется! Конечно, так не годится! Последний человек в мире! Но его дочь равнодушна к этому парню и слишком рассудительна, чтобы в кого-нибудь влюбиться. Он очень серьёзно старался внушить Химскирку свою собственную уверенность в полной безопасности. А лейтенант, бросая по сторонам недоверчивые взгляды, всё же склонен был ему верить.

— Много вы знаете, — проворчал он, однако.

— Но я знаю, — настаивал старик Нельсон с тем большим упорством, что хотел заглушить сомнения, возникшие в его собственном мозгу. — Моя собственная дочь! В моём собственном доме, и чтобы я ничего не знал! Да что вы! Славная была бы штука, лейтенант.

— Кажется, они недурно развлекаются, — хмуро заметил Химскирк. Вероятно, они и сейчас вместе, — прибавил он, ощущая острую боль, изменившую его насмешливую улыбку — таковой он считал её сам — в странную гримасу.

Измученный Нельсон замахал на него руками. В глубине души он был задет этой настойчивостью, а нелепость её даже начала его раздражать.

— Вздор! Вздор! Вот что я вам скажу, лейтенант: ступайте вы в дом и выпейте перед обедом каплю джину. Вызовите Фрейю. Я должен последить, чтобы последний табак был убран к ночи, но я скоро подойду.

Химскирк не остался нечувствительным к этому предложению. Оно отвечало его тайному желанию, но думал он не о спиртном. Старик Нельсон заботливо крикнул вслед удаляющейся широкой спине, чтобы он устраивался со всеми удобствами — на веранде стоит ящик с манильскими сигарами.

Старик Нельсон имел в виду западную веранду, ту, которая служила гостиной бёнгало и была снабжена жалюзи из индийского тростника самого лучшего качества. Восточная веранда — его собственное убежище, где он предавался тревожным размышлениям и раздуванию щёк, — была завешена плотными шторами из парусины. Северная веранда, собственно говоря, вовсе была не верандой — она больше походила на длинный балкон. Она не сообщалась с двумя другими верандами, и попасть на неё можно было только через коридор внутри дома. Такое расположение делало её самым подходящим местом для тихих девичьих размышлений, а также для бесед, как будто и бессмысленных, но, протекая между молодым человеком и девушкой, они наполняются глубоким, невыразимым смыслом.

Эта северная веранда была обвита ползучими растениями. Комната Фрейи выходила на неё, и девушка устроила здесь свой будуар с помощью нескольких тростниковых стульев и такого же дивана. На этом диване она и Джеспер сидели рядом так близко, как только возможно в этом несовершенном мире, где одно тело не может находиться одновременно в двух местах, а два тела не могут быть в одном месте в одно и то же время. Так просидели они целый день, и я не говорю, что их беседа была лишена смысла. К её любви примешивалось легкое, вполне понятное беспокойство, — как бы он в своём приподнятом настроении не разбился о какую-нибудь неудачу, — и Фрейя, конечно, говорила с ним очень рассудительно. Он, нервный и резкий вдали от неё, казался совершенно подчинённым ей благодаря великому чуду быть осязаемо любимым. Когда он родился, отец его был стар; рано потеряв свою мать, он совсем молодым был отправлен в море, чтобы не быть помехой, и в своей жизни мало видел нежности.

На этой уединённой, обвитой листвой веранде в этот вечерний час он наклонился и, овладев руками Фрейи, целовал их — то одну, то другую, а она улыбалась и смотрела вниз, на его опущенную голову, сочувственно и одобрительно. В этот самый момент Химскирк приблизился к дому с севера.

С этой стороны на страже стояла Антония. Но она сторожила не очень-то хорошо. Солнце садилось, — она знала, что её молодая хозяйка и капитан «Бонито» скоро должны расстаться. С цветком в волосах она бродила взад и вперёд по сумеречной роще и напевала вполголоса, как вдруг, на расстоянии фута от неё из-за дерева показался лейтенант. Как испуганная лань, она отскочила в сторону, но Химскирк, ясно поняв, что она тут делает, бросился к ней и, схватив её за локоть, своей толстой рукой зажал ей рот.

— Если ты вздумаешь поднять крик, я тебе шею сверну!

Это образное выражение в достаточной мере устрашило девушку. Химскирк ясно видел на веранде золотистую голову Фрейи и рядом, очень близко от неё, другую голову. Он потащил за собой окольным путём девушку, не пытавшуюся сопротивляться, и злобно толкнул её по направлению к группе бамбуковых хижин, где жили слуги.

Она очень походила на верную камеристку из итальянской комедии, но в данный момент, онемев от ужаса, стрелой понеслась от этого толстого, коротенького черноглазого человека с пальцами, сжимавшими, как тиски. Дрожа всем телом, страшно испуганная, но уже готовая смеяться, она издали видела, как он вошёл в дом с заднего хода.

Внутри бёнгало был разделён двумя коридорами, пересекающимися посредине. Дойдя до этого места, Химскирк слегка повернул голову налево и получил доказательство «развлечения», столь противоречащее уверениям старика Нельсона, что он пошатнулся и кровь бросилась ему в голову. Две белые фигуры, отчётливо выделяющиеся против света, стояли в позе, не вызывающей сомненья. Руки Фрейи обвились вокруг шеи Джеспера, а голова её прижималась к его щеке. Химскирк пошёл дальше, давясь проклятиями, внезапно подступившими к самому горлу. Очутившись на западной веранде, он, как слепой, наткнулся на один стул, а затем упал на другой, словно земля заколебалась у него под ногами. Он слишком долго потворствовал привычке считать мысленно Фрейю своей собственностью.