Фрейя Семи Островов - [10]

— Ха-ха-ха!.. Ну, не смешон ли он? Ха-ха-ха!

Мне представились бессмысленно свирепые круглые глаза старика Нельсона и его заискивающее обращение с лейтенантом, и это вызвало новый приступ смеха.

— Он выглядит, — еле выговорил я, — он выглядит — ха-ха-ха! — среди вас троих… как несчастный чёрный таракан. Ха-ха-ха!

Она снова звонко расхохоталась, убежала в свою комнату и захлопнула за собой дверь, оставив меня в глубоком изумлении. Я сразу перестал смеяться.

— Над чем смеялись? — раздался голос старика Нельсона со ступенек веранды.

Он поднялся наверх, уселся и раздул щёки с невыразимо глупым видом. Но мне уж не хотелось больше смеяться. «И над чем, чёрт возьми, мы так неудержимо смеялись?» — спрашивал я себя. Я вдруг почувствовал уныние.

Ах, да! Первой засмеялась Фрейя. «Девушка переутомлена», — подумал я. И, право, это было не удивительно.

Я не ответил на вопрос старика Нельсона, но он был слишком расстроен визитом Джеспера, чтобы думать о чём-нибудь постороннем. Он даже спросил меня, не возьмусь ли я намекнуть Джесперу, что здесь, на Семи Островах, в нём не нуждаются. Я заявил, что не вижу необходимости. Основываясь на некоторых обстоятельствах, недавно дошедших до моего сведения, я смею думать — в недалеком будущем Джеспер Эллен не станет его тревожить.

Он серьёзно воскликнул: «Слава богу!» — так что я опять чуть не расхохотался, однако при этом он не просиял. По-видимому, Химскирк приложил на этот раз все усилия к тому, чтобы быть неприятным. Лейтенант сильно испугал старика Нельсона, выразив мрачное удивление, что правительство разрешило белому человеку поселиться в этих местах.

— Это противоречит нашей политике, — заметил он. Затем лейтенант обвинил старика в том, что он, собственно, не лучше англичанина, и даже старался затеять с ним ссору из-за его незнания голландского языка.

— Я слишком стар, чтобы изучать его теперь, сказал я ему, — грустно вздохнул старик Нельсон (или Нильсен). — А он говорит, что мне уже давным-давно следовало выучить голландский язык. Я поселился на жительство в голландских колониях. Моё незнание голландского языка, говорит он, возмутительно. Он так свирепо со мной обращался, словно я — какой-нибудь китаец.

Ясно, что его терзали умышленно. Он не упомянул о том, сколько бутылок своего лучшего кларета он выставил на алтарь примирения. Должно быть, возлияния были обильные. Но старик Нельсон (или Нильсен) по натуре своей гостеприимен. Против этого он ничего не имел; а я жалел только о том, что эта добродетель обратилась на лейтенанта — командира «Нептуна». Я горел желанием сообщить ему, что, по всем вероятиям, он будет избавлен также и от посещений Химскирка. Я этого не сделал только из боязни (нелепой, пожалуй) вызвать у него какие-либо подозрения. Как будто они могли возникнуть у этого простодушного комедийного отца!

Довольно странно, что последнее слово на тему о Химскирке было сказано Фрейей и именно в таком смысле. За обедом лейтенант упорно не сходил с языка старика Нельсона. Наконец я проворчал чуть слышно: «Чёрт бы побрал лейтенанта!» Я видел, что девушка также начала приходить в отчаяние.

— И он был совсем нездоров — правда, Фрейя? — причитал старик Нельсон. — Может быть, оттого-то он и был таким сварливым, а, Фрейя? Он выглядел очень скверно, когда оставил нас так внезапно. Должно быть, и печень у него не в порядке.

— Ну в конце концов он поправится, — нетерпеливо сказала Фрейя. — И брось ты о нём беспокоиться, папа. Очень возможно, что ты не скоро его увидишь.

Взгляд, каким она ответила на мою сдержанную улыбку, был невесёлый. За последние два часа глаза её как будто ввалились, лицо побледнело. Мы слишком много смеялись. Она переутомлена! Взволнована приближением решительного момента. Искренняя, смелая, самоуверенная, она, тем не менее, должна была, приняв решение, чувствовать боль и угрызения совести. Та сила любви, какая привела её к этому решению, должна была, с другой стороны, вызвать в ней сильное напряжение, не лишённое, быть может, и лёгких угрызений совести. Она была честна… а здесь, напротив неё, за столом, сидел бедный старик Нельсон (или Нильсен) и смотрел на неё круглыми глазами, такой забавный в своей ярости, что мог растрогать самое беззаботное сердце.

Он рано удалился в свою комнату, чтобы убаюкать себя перед сном просмотром счётных книг.

Мы вдвоём ещё около часу оставались на веранде, вяло обмениваясь пустыми фразами, словно мы были душевно истощены нашим длинным дневным разговором на единственную важную тему. И, однако, было что-то, о чём она могла сказать другу. Но не сказала. Мы расстались молча. Быть может, она не доверяла моему мужскому здравому смыслу… О Фрейя!

Спускаясь по крутой тропинке к пристани, я встретил в тени валунов и кустарника закутанную женскую фигуру. Сначала она меня испугала, неожиданно появившись на тропинке из-за скалы. Но через секунду мне пришло в голову, что это только горничная Фрейи, полукровка — наполовину малайка, наполовину португалка. Около дома часто мелькало её оливковое лицо и ослепительно белые зубы. Иногда я следил за ней издали, когда она сидела вблизи дома в тени фруктовых деревьев, расчесывая и заплетая в косы свои длинные волосы цвета воронова крыла. Казалось, это было её главное занятие в свободные часы. Мы часто обменивались кивками и улыбками, а иногда и несколькими словами. Она была хорошеньким созданием. А однажды я одобрительно наблюдал, как она делает забавные, выразительные гримасы за спиной Химскирка. Я знал от Джеспера, что она посвящена в тайну — подобно субретке в комедиях. Она должна была сопровождать Фрейю на её необычном пути к браку и счастью «до конца жизни». Но зачем она бродит близ бухты ночью — если не по своим собственным любовным делам, спрашивал я себя. Но насколько я знал, никого подходящего для неё не было на всей группе Семи Островов. Вдруг мне пришло в голову, что она подстерегала здесь меня.