Фрегат «Бальчик» - [8]

Шквал скоро прошел.

- Вот лихо прошипел! - сказал я мичману В., когда мы поравнялись, - его шлюпка осталась позади тотчас после шквала.

- Нет, вы вот что скажите: шлюпки каковы, как выстроены, как вооружены! Право, для удовольствия можно шквал встречать на таких шлюпках.

- Шлюпочный флаг и позывные вымпела подняли, - сказал матрос.

- Вот видите, что я прав был, - сказал В.: - на фрегате спустили флаг для того, чтобы не сбить нас с толку. Ударь на нас этот самый шквал вдруг сбоку, пропали бы мы с вами без всякого сомнения.

- И хитрый он какой, - сказал один из матросов, смотря на небо: - ишь ты, тучи нет, откуда оно взялось?

Я взглянул на небо, и тогда только мне пришло в голову, что, действительно, примечательно то, что шквал налетел без всяких предвестников. И ты, брат, хитрый, подумал я про матроса: по крайней мере, хитрее меня в этих вещах, хотя и не читал метеорологии.

Возвратясь на фрегат, я старался показать высшую степень равнодушия к тому, что случилось. На вопросы о шквале я отвечал: пустое, что это за шквал, такие ли шквалы бывают!

Злодеи-сослуживцы тотчас же подметили хвастовство.

- Браво, какой моряк! для вас все нипочем; только не худо бы вам пореже испытывать подобные удовольствия на шлюпках, ежели вы рассчитываете на потомство.

Мичмана В. потребовали к адмиралу.

Через несколько минут он вошел в кают-компанию, бросил фуражку на стол и сказал с живостью:

- Черт побери, как скверно быть начальником!

- А что?

- Кому вы думаете хуже было во время шквала: нам или тем, кто нас посылал кататься? Нам было весело, - мы были воодушевлены, а им каково? Право, нужно иметь железную душу, чтобы переносить беспрестанное беспокойство, или нужно быть эгоистом. Ведь какое положение, в самом деле: подать помощь невозможно, руководить также нельзя, хорошо еще, что мы распорядились как следует, а то ведь это просто мучение видеть, как некоторые сами себя губят в подобных случаях.

- Что говорил вам Павел Степанович?

- Сказал, что мы дельно распорядились; по глазам его нельзя не видеть, что он в восторге и только старается показать равнодушие. Когда я выходил из каюты, он сказал: теперь я вижу, что вы бравые офицеры-с.

- Так и сказал?

- Так и сказал.

- Значит, и про меня то же самое сказал?

- И про вас то же самое.

Я быстро начал ходить по кают-компании, потирая руки, и сам себе верить не хотел, что я бравый офицер, - этот титул был для меня выше самого почетного сана в государстве.

Вечером в этот день я был необыкновенно весел; минутная опасность освежила организм; прелесть жизни казалась вдесятеро привлекательнее, а похвала уважаемого начальника воодушевила меня смелостью и безотчетною надеждою на будущее.

Я лег спать с отрадным чувством, как будто предвидел то веселое развлечение, которое предназначалось мне испытать на другой день.

Нахимов действовал на молодых офицеров не властью, а убеждением, и не старался возбуждать между ними зависть и соперничество; напротив того, он всеми силами старался передать каждому офицеру порознь любовь к своему делу. Между этими двумя системами есть большая разница. Когда главным двигателем служит соперничество, тогда успех одного деятеля огорчает и пугает других, которые ему не содействуют, а, напротив того, иногда невольно препятствуют успеху отрасли искусства. Молчание иногда более вредит, нежели безусловное отрицание, которое может навести на путь истины людей проницательных и беспристрастных.

Если же всех членов общества одушевляет любовь к своему ремеслу, тогда успех каждого члена порознь радует всех вообще и все дружно стремятся к общей благой цели, не огорчаясь успехами и преимуществами одного товарища, начальника или подчиненного.

Нахимов избрал верный путь к той цели, которую имел в виду еще в начале своего труженического поприща, и нельзя не сказать, что он действовал оригинально в то время, когда многие употребляли для пользы службы, а в особенности для своих выгод, одну только силу власти. Многие дают слишком важное значение искусственному образованию и авторитетам; действия подобных начальников обнаруживают иногда презрение к своим подчиненным и отрицание той истины, что каждый человек хорош сам по себе, что в каждом из людей есть частица божества - душа и вместе с ней сила творчества, подавленная, может быть, неблагоприятными условиями жизни.

Бора

Восторг! Восторг! Совершенно неожиданно заревела бора, та самая знаменитая бора, которая давно уже прославилась своим свирепством; о подвигах ее будут сохранены предания в потомстве черноморских моряков. И я, наконец, увидел ту бору, которая уничтожила однажды зимой целую эскадру крейсеров, искавших приюта в коварной бухте, осененной хребтом Варада.

Как точильная машина, гудел ветер между снастями, которые гнулись дугой, несмотря на то, что были туго натянуты.

Голосов не слышно, все наверху, спускают стеньги, реи, я стараюсь сосредоточить внимание на работах, но не могу: радость мешает мне быть внимательным. Я смотрю за борт и восхищаюсь видом изрытой поверхности бухты, покрытой пеной; смотрю, как ветер рвет в клочки верхушки валов и дробит их горизонтальным дождем; еще повыше несется водяная пыль; откуда она взялась? кто ее знает! То смотрю на Павла Степановича и любуюсь оригинальной формой летнего платья, обтянутого назад ветром; с удивлением прислушиваюсь к хриплому голосу Александра Александровича, - откуда берутся у него силы так кричать? То смотрю на воодушевленные лица офицеров, которые с удовольствием потирают руки, но не отвлекаются от своего дела, - как я. Когда работа кончилась, я не сходил сверху и заглядывал всем в лица.