Франкенштейн - [64]

Узнав, что я записываю его рассказ, Франкенштейн попросил у меня тетрадь с записями, перечитал их и в некоторых местах внес исправления и дополнения. В особенности это касалось той части, где я попытался передать его разговоры с монстром.

– Уж если вы решили сохранить мою историю, – сказал он, – я хотел бы, чтобы она дошла до потомков такой, какой была на самом деле, без всяких искажений и упрощений.

В течение целой недели я изо дня в день слушал эту повесть – настолько странную, что даже самое изощренное воображение не смогло бы создать нечто подобное. Завороженный рассказом моего случайного гостя и силой, исходящей от его личности, я с жадностью впитывал буквально каждое слово. Иногда мне хотелось хоть чем-то утешить его, но я не знал чем. Что значат радости жизни для того, кто лишился всего, в том числе и надежды? Все, что у него осталось, – это стремление к поставленной цели и вера в то, что смерть принесет ему покой и общение с близкими.

Он действительно верит в то, что они являются к нему из иного мира, и эта вера настолько глубока и серьезна, что ее невозможно подвергнуть сомнению.

Однако история жизни и несчастий Виктора Франкенштейна – не единственная тема наших продолжительных бесед. Этот человек поразительно глубоко образован и во всех областях знания обнаруживает необыкновенные познания и меткость суждений. Он умеет говорить ярко и убедительно, живо и трогательно, и его слова западают в душу. Какой необыкновенно привлекательной личностью, должно быть, был господин Франкенштейн в дни своей юности, расцвета ума и таланта, если сейчас, когда он отдал все силы многомесячной погоне за чудовищем, Виктор производит впечатление человека непоколебимого достоинства и даже, я бы сказал, величия.

– В молодости, – заметил он как-то раз, – я рано понял, что создан для великих дел. Природа наделила меня тонкими и глубокими чувствами и одновременно ясным, трезвым умом, жадно впитывавшим новые знания. Все это необходимо для больших свершений. Я сознавал, как много мне дано по сравнению с другими, и это поддерживало меня, когда человек иного склада впал бы в уныние. Растрачивать впустую талант, который мог послужить людям, я считал преступлением. И много позже, раздумывая о том, что мне удалось совершить – ведь я первым из всех живущих создал живое и наделенное разумом существо, я не мог не чувствовать своего превосходства над другими. Но, если поначалу это наполняло меня гордостью, ныне мысль о том, что я сделал, вызывает лишь горечь и скорбь. Мои стремления и надежды привели к страшной катастрофе, и теперь я, подобно Люциферу, архангелу, возжелавшему высшей власти во вселенной, навеки ввергнут в раскаленный ад… Да, мое живое воображение, интуиция и острый аналитический ум образовали редчайшее сочетание, это и позволило мне замыслить и воплотить небывалое. Я и сейчас с глубоким волнением вспоминаю, какие мечты проносились в моей голове, пока я трудился в своей лаборатории. Мой мозг пылал от сознания своего могущества, а при мысли о бесчисленных последствиях моего открытия для человечества я словно возносился к облакам. Не стану отрицать – еще в детстве я мечтал о высоком, благородное честолюбие было мне свойственно от рождения, но все это привело лишь к чудовищному падению и страшным несчастьям! Я рухнул, чтобы больше никогда не подняться. Если бы вы, друг мой, знали меня таким, каким я был прежде, вы сочли бы меня теперешнего совсем другим человеком. Вот результат великой цели и ее достижения…

Однако состояние этого замечательного человека продолжало внушать мне самые серьезные опасения. Вместо того чтобы окрепнуть и набраться сил, он слабел день ото дня, словно истратил всего себя в безумной погоне за чудовищем. Неужели нам суждено его потерять? Я всегда горел желанием иметь друга – человека, который привязался бы ко мне, разделил мои стремления и надежды, понимал бы меня глубже, чем я сам. И случилось подлинное чудо – я обрел его посреди Ледовитого океана, но, к великой моей печали, только чтобы оценить его по достоинству и лишиться навек. Я делаю все, чтобы примирить Виктора Франкенштейна с жизнью, но все попытки ни к чему не приводят.

– Благодарю вас, дорогой Роберт, – сказал он мне в ответ на мои усилия, – за то, что вы так добры ко мне. Но никакие новые привязанности не заменят мне моих утрат. Кто мог бы стать для меня тем, кем был Анри Клерваль? Какая женщина могла бы заменить мне Элизу? Друзья детства, даже если у них и нет каких-то особых достоинств, имеют над нами особую власть. Они могут верно, как никто, судить о наших делах и поступках, потому что чувствуют и знают наши истинные побуждения. А у меня были друзья, которых я любил не только в силу привычки, но и за их высокие человеческие качества. Вот почему, где бы я ни оказался, повсюду мне чудится ласковый голос Элизы и полное бодрой энергии рукопожатие Анри. Этих двоих больше нет; и мое одиночество настолько пронзительно и невыносимо, что лишь одно дает мне силы жить: я должен выследить, настичь и уничтожить создание, которому по безумной неосторожности дал жизнь. Тогда моя миссия на Земле будет завершена и я смогу спокойно умереть…