Франкенштейн - [66]

Его голос к концу речи окреп, глаза засверкали, и казалось, что чувства, которые охватили Франкенштейна в эту минуту, передались каждому из присутствующих.

Мои люди были взволнованы. Никто из них не произнес ни слова, они лишь смущенно переглядывались между собой. Тогда вмешался я, приказав им разойтись и обдумать то, что они здесь услышали. Я обещал, что не поведу судно дальше на север, если большинство экипажа этому воспротивится, но добавил, что не теряю надежды на то, что к ним снова вернется мужество и стремление к цели.

Когда матросы разошлись, я обернулся к человеку, который поддержал меня в столь трудную минуту; однако горячая речь, по-видимому, отняла у Франкенштейна последние силы, он казался почти безжизненным.

Не берусь предсказывать, каким окажется мнение команды, но что касается меня, я бы скорее погиб, чем вернулся как побитый пес, так и не справившись со своей задачей. Но, боюсь, именно так все и случится – люди, которых не ведет жажда открытий и чести, ни за что не согласятся и дальше терпеть жестокие лишения…

3

Что ж, жребий брошен: большинство экипажа потребовало возвращения, и я дал на это свое согласие. Если, конечно, корпус «Маргарет Сэйвилл» выдержит натиск льда и мы не погибнем еще до того. Малодушие и нерешительность этих людей погубили все мои надежды, и, боюсь, еще многие годы тайна Северного полюса так и останется тайной за семью печатями. Чтобы вынести подобное поражение, требуется поистине философское спокойствие, а его-то у меня и нет.

Но утратил я не только надежду на небывалое открытие и славу первопроходца. Я потерял нежданно обретенного друга. Вот об этом я и хочу рассказать подробнее, тем более что времени у меня теперь достаточно – ветер и волны несут наше судно к берегам Скандинавии, а затем и Англии.

Девятого сентября ледовые поля пришли в движение. С гулом и грохотом, от которого закладывало уши, гигантские льдины начали ломаться и раскалываться. В любую секунду нас могло раздавить, как ореховую скорлупку, но мы не могли ничего противопоставить натиску стихии – оставалось только выжидать и надеяться на счастливый случай.

Я оставил на мостике помощника, а сам спустился в каюту, потому что к этому времени несчастному Франкенштейну было уже настолько худо, что он не мог оторвать голову от подушки. Лед вокруг нас трещал; резкий юго-восточный ветер гнал его к северу, а к утру задуло с запада, и поверхность океана почти полностью освободилась от многолетнего льда. Лишь кое-где плавали раскрошившиеся обломки льдин и отдельные глыбы.

При виде всего происходящего матросы испустили вопль радости – они уже знали о моем согласии. От их криков и топота по настилу палубы Франкенштейн вышел из забытья и, едва шевеля губами, спросил о причине, вызвавшей шум.

– Они радуются тому, – мрачно отвечал я, – что скоро вернутся в Англию.

– Значит, вы действительно решили повернуть обратно?

– К несчастью, да. Я не могу противиться их требованиям. Нельзя вести человека на подвиг вопреки его воле и подвергать его смертельной опасности, которую он до конца не осознает.

– Ну что ж, – прошелестел он. – Возвращайтесь домой, а я возвращаться не намерен. Вам проще отказаться от своих намерений – они ваши и ничьи больше; моя же задача поручена мне Небом, и я не вправе ни отказаться от нее, ни повернуть обратно. Я знаю, что слаб, но духи, которые ведут меня, дадут мне новые силы.

С этими словами он попытался встать, но тут же рухнул навзничь и надолго потерял сознание.

Потребовалось много времени, чтобы Франкенштейн пришел в себя, и мне не раз чудилось, что остатки жизни уже покинули его тело. Однако он все же открыл глаза. Дыхание его прерывалось, он едва мог говорить. Врач дал ему успокаивающее снадобье и строго велел ни в коем случае не тревожить больного. После чего отвел меня в сторону и вполголоса сообщил, что всего несколько часов отделяют моего друга от последнего порога.

Это звучало как приговор, после которого остается лишь полное горечи ожидание. Я остался сидеть у его постели. Глаза Франкенштейна были полузакрыты, казалось, что он уснул, но внезапно он едва слышно позвал меня и попросил придвинуться как можно ближе.

– Итак, – проговорил он, – те силы, на которые я так надеялся, больше не в состоянии мне помочь. Я знаю, что умираю, а мой ненавистный враг, скорее всего, останется жив. Но не думайте, Роберт, что в эти последние минуты я все еще испытываю ненависть к нему и горю жаждой мести. Нет, я знаю и чувствую лишь одно – что имею полное право желать его смерти. В эти дни я немало размышлял о своем прошлом и не нашел причин осуждать в чем-либо мои поступки.

Увлекшись почти невероятной идеей, далеко опередив свое время, я создал разумное существо. А раз это случилось, я обязан был приложить все силы для того, чтобы обеспечить его правильное развитие и благополучие. Таков был мой долг, и я его не исполнил. Но в дальнейшем у меня появились обязанности и в отношении тех, к кому принадлежу я сам, то есть людей. Ведь речь шла о счастье, благополучии, а возможно, и жизни многих из них. Это и заставило меня отказаться от выполнения своего обязательства – создать подругу для моего чудовищного первого творения. И здесь это существо проявило дьявольскую злобу и холодный эгоизм, начав убивать близких мне людей одного за другим. И теперь я уже не знаю, где и когда будет положен предел мстительности монстра. Да, он, безусловно, несчастен, но, если он не в силах отказаться от того, чтобы делать несчастными других, он должен умереть. Я сделал это своей целью, но не сумел ее достичь. Поэтому снова умоляю вас, Роберт, и делаю это не под влиянием жажды мести, а по самому обстоятельному и здравому рассуждению, – завершите то, что я начал, и сделайте это не колеблясь.