Французская революція 1789-95 г. въ освѣщеніи И. Тэна. - [159]

Итакъ, настоящіе виновники якобинскаго террора разыскались! Это кучка испанцевъ, которые прорвались черезъ границу и которыхъ живо прогнали изъ Франціи. Какъ будто если бы не эти фатальные испанцы, Робеспьеръ и компанія пощадили бы опасныхъ для нихъ жирондинцевъ и ненавистную королеву, и отказались бы отъ обновленія Франціи по своему рецепту? Конечно, политическая полемика многое извиняетъ, но все-таки непонятно упорство ученыхъ спеціалистовъ, которые все еще не хотятъ признать, что терроръ былъ неизбѣженъ въ революціи 1789 года; при условіяхъ, при которыхъ она совершилась, при господствовавшихъ у революціонеровъ идеяхъ и цѣляхъ и при людяхъ, которымъ удалось захватить путемъ террора деспотическую власть.

Что касается Тэна, то никакая софистика не умалитъ его заслугъ. Онъ выяснилъ сущность террора, почву, на которой онъ произросъ — сельскую муниципальную анархію — и сѣмена ея — въ идеяхъ тогдашняго общества. Онъ изобразилъ неизгладимыми чертами людей, которые были носителями террора. Онъ не брался писать повѣствовательную исторію революціи со всѣмъ аппаратомъ военныхъ и дипломатическихъ происшествій, преній въ законодательныхъ собраніяхъ, финансовыхъ операцій и пр. Онъ съ самаго начала поставилъ себѣ задачу дать философски-историческую оцѣнку ряда событій, измѣнившихъ судьбу его отечества и дѣйствующихъ своими послѣдствіями понынѣ. И онъ сдѣлалъ все, что можно было, по отношенію къ главному революціонному періоду 1789–94 года и господствовавшимъ въ то время, тѣсно связаннымъ между собою двумъ бичамъ — анархіи и террору.

* * *

Отъ защитника якобинцевъ трудно было ожидать справедливаго суда надъ Тэномъ. Оправдывая его, онъ бы осудилъ тѣхъ, за которыхъ вступается. И вотъ, Оларъ объясняетъ въ своей книгѣ «ошибки» и «заблужденія» Тэна мелкими мотивами и свойствами, недостойными великаго писателя,

Оларъ приписываетъ Тэну высокомѣріе ума, не позволявшее ему не знать, сомнѣваться. Онъ былъ увѣренъ, что онъ не можетъ не знать и импровизировалъ себѣ достовѣрность.

«Онъ любилъ литературную славу, и, кажется, любилъ ее выше всего. Его главною цѣлью, можетъ и не вполнѣ сознательно, было поражать читателя и заставлять его имъ восхищаться. Онъ такъ и сыплетъ антитезами, сюрпризами, красками. Это литературная пиротехника. Историческая истина приносится имъ, ежеминутно, въ жертву требованіямъ искусства.

«Несомнѣнно также, что Тэну не хватало терпѣнія. Для него было невозможно прочесть какой нибудь документъ до конца, спокойно, безпристрастно. Читая, онъ возмущается, бросаетъ чтеніе и воображаетъ себѣ конецъ, подъ вліяніемъ лихорадочной жажды писать, творить.

«Эта лихорадочность объясняетъ также искаженіе, извращеніе текстовъ и фактовъ, по крайней мѣрѣ въ тѣхъ случаяхъ, когда въ этомъ нѣтъ тенденціи. Если же, наоборотъ, Тэнъ искажаетъ или извращаетъ въ угоду какому нибудь своему тезису, то это оттого, что онъ одержимъ предвзятой мыслью, его увлекающей и имъ владѣющей.

«Но предвзятыя теоріи, преднамѣренность, лихорадочное нетерпѣніе, это еще не все. Приходится говорить о почти патологическомъ состояніи». Физически Тэнъ неспособенъ видѣть въ документахъ то, чего онъ въ нихъ не ищетъ. Какъ бы явственно, какъ бы вѣско, какъ бы поразительно ни было противоречащее ему свидѣтельство, его глаза его не видятъ. Документъ ему ничего не говоритъ; онъ одинъ говоритъ, и все время вмѣсто документа».

Прочитавъ эту характеристику, можно подумать, что Оларъ не имѣлъ никакого понятія о личности Тэна и былъ совершенно незнакомъ съ его сочиненіями, написанными до его исторіи революціи. Какъ будто Тэнъ съ такими свойствами, которыя ему приписываетъ Оларъ, могъ бы сдѣлаться первокласснымъ французскимъ писателемъ и признаннымъ во всемъ мірѣ художественнымъ критикомъ? Или онъ утратилъ свою способность дочитывать до конца документы и понимать ихъ, когда занялся французской исторіей? Между тѣмъ всякій, кто знакомъ съ ученолитературной дѣятельностью Тэна до появленія его исторіи революціи, признаетъ въ ней совершенно послѣдовательную дальнѣйшую эволюцію его прежняго метода и свойствъ присущаго ему таланта. Прежнее стремленіе къ обильному накопленію фактовъ, прежнее искусство ихъ группировки, прежнюю потребность возводить явленіе къ типу, прежнюю способность выражать мысль въ блестящихъ образахъ и картинахъ и прежній ораторскій пошибъ. Какъ личность Тэна, такъ и вся его научная и художественная эволюція отразились на его послѣднемъ твореніи и потому могутъ послужить ему объясненіемъ, но, конечно, не тѣмъ способомъ, къ которому прибѣгнулъ Оларъ.

Исходной точкой молодого Тэна было стремленіе къ безусловной научности во всѣхъ сферахъ человѣческихъ изысканій, въ особенности въ области тѣхъ, которымъ онъ самъ сначала предался — въ психологіи и въ области литературной и эстетической критики. Эта научность внушила ему желаніе замѣнить прежнюю разсудочную аргументацію и патетическое, ораторское восхваленіе отвлеченно установленныхъ идеаловъ — наблюденіемъ надъ фактами (statement of facts, какъ онъ выражается въ предисловіи къ своему Graindorge) и установленіемъ законовъ. При такой точкѣ зрѣнія природа сдѣлалась для него великой наставницей въ области духовныхъ наукъ и научность въ послѣднихъ сводилась къ примѣненію къ нимъ естественно-научнаго способа изслѣдованія. Тэнъ прямо заявилъ, что его методъ заключается въ томъ, чтобы слѣдовать путемъ великаго движенія, которое приближаетъ нравственныя науки къ естественнымъ. Онъ хотѣлъ быть натуралистомъ въ изученіи и въ оцѣнкѣ художественныхъ и нравственныхъ явленій. Быть здѣсь натуралистомъ значило смотрѣть на всѣ дѣйствія и произведенія человѣка, какъ на факты, опредѣлять ихъ отличительныя свойства, разыскивать ихъ причины и законы — и болѣе ничего. Это «rien de plus» значило не выходить изъ сферы установленія фактовъ и законовъ — не навязывать принциповъ (не pas imposer de préceptes), руководиться исключительно научнымъ интересомъ, который не знаетъ ни осужденія, ни прощенія (la science ni proscrit, ni pardonne).