Француженки не терпят конкурентов - [7]

Продвижение Магали сопровождал слет голубей, но, приземляясь возле ее ног, они опасливо держали дистанцию, проявляя своеобразное уважение. По крайней мере сейчас ее походка и полусапожки действительно внушали уважение, и ни одна птица не осмеливалась сегодня надеяться на получение от нее хлебных крошек. На низкой каменной стене в зоне отдыха сидела «голубиная» особа, на ее раскинутых в стороны руках разместилось множество этих птиц, а туристы в кроссовках фотографировали ее и бросали в лежавшую перед ней шляпу непригодную во Франции иноземную валюту. Магали почтительно ей кивнула. Эта женщина спокойно сидела в месте средоточения огромной силы, позволяя птицам собираться на своих руках и равнодушно поглядывая на назойливые вспышки любых фотокамер. С такими личностями лучше вести себя вежливо.

Шествуя по родственному острову Сите, Магали еще держалась за свою независимость, игнорируя увеличивающиеся потоки машин и пешеходов. На середине большого каменного моста, опирающегося на остров, она обменялась последним непоколебимым взглядом с позеленевшим царственным всадником, спустилась на берег Сены и, свернув налево, продолжила путь в городские джунгли по набережной над струящимся речным потоком. Деревья, выстроившиеся вдоль реки, шелестели поздней осенней листвой, образуя своего рода границу, отделяющую от всего Парижа те два острова в разлившемся русле Сены, которые ей нравилось считать его сердцем. Спустившись с этого старейшего в городе Нового моста, Магали прошла под деревьями, отбрасывающими пятнистые тени, и удалилась от реки с ее островами в деловой мир бульвара Сен-Жермен. Там ей сразу захотелось съежиться в своей курточке, но она сдержалась. Так и шла, следуя требованиям моды, не застегнув молнию – душа нараспашку, гордо вздернув подбородок и держа широкий шаг, громко выстукивала четкий ритм каблучками по асфальту.

Однако, несмотря на все ее усилия, чем дальше она удалялась от острова, тем острее ощущала собственную уязвимость. Вдалеке от надежного источника ее силы она становилась просто очередной парижанкой, так упорно старающейся выглядеть ослепительно модной и стильной. Она продолжала бодро стучать каблучками, но в ней нарастало ощущение затерянности среди двух миллионов горожанок, способных выглядеть так же и даже лучше, при наличии более длинных ног или больших денег для приобретения последних новинок высокой моды, и никто здесь не имел никакого понятия о том, что за приготовленный ею chocolat chaud[9] клиенты готовы продать душу. Никаких преувеличений. На полке за кассовым аппаратом двадцатых годов прошлого века среди разнообразных форм для выпечки – ее тетушки действительно хранили один памятный подарок, подписанный знаменитым актером документ, дающий им право на его душу и подтверждающий их колдовское могущество.

К тому времени ее уже обтекал оживленный поток людей, спешно вылезших из кроватей и устремившихся на работу в середине напряженной рабочей недели, проходящей, как водится, в агрессивном ключе. Порой в этот поток вклинивались туристы, активные и заинтересованно поблескивающие глазами. Экипированные дневниками и фотокамерами, они вылезли на улицы пораньше, чтобы пропитаться деловым духом города. В отличие от туристов, Магали не выделялась из толпы. Ничуть.

В зеркале ванной комнаты она выглядела изысканно, безупречно, именно так, как хотела выглядеть, чтобы произвести желаемое впечатление. На острове букеты роз приветствовали ее с любовью и уважением. А здесь – здесь она ассоциировалась лишь с очередной парой сапожек, чьи каблучки бодро стучали по тротуарам.

Добравшись до кондитерской Филиппа Лионне в квартале Сен-Жермен, она стала всего лишь двадцатичетырехлетней женщиной с ограниченными средствами для удовлетворения ее вкуса к моде в изысканной и полной соблазнов, живущей напряженной жизнью столице.

Но вот он… его власть ощущалась повсюду. Его родовое имя красовалось на Елисейских полях, на улице Фобур Сен-Оноре и здесь, на бульваре Сен-Жермен, – в общем, во всех центральных кварталах столицы. Пока они с тетушками скромно поддерживали тайную привлекательность кафе для избранных в самом сердце Парижа, он подавлял своим превосходством весь этот падкий на соблазны город, снисходительно принимая льстивые восхваления. В витрине его кондитерской поблескивал позолоченными буквами фамильный герб. В изящных строчках на фасаде его заведения запечатлелись триумфальные достижения фамильной истории. Он происходил из старинного рода диктаторов вкусовых пристрастий парижан.

Вывеска на его кондитерской гласила, что она не откроется до десяти утра. Осуждающе глянув на дверь, Магали решительно толкнула ее и, удивившись тому, что та легко поддалась, зашла в пустой зал. Именно так поступала Женевьева, когда что-то вызывало ее недовольство. Интерьер выглядел потрясающе. Фресковая живопись над полированными деревянными панелями перемежалась резным лиственным орнаментом, увитым бутонами роз, ставшим неотъемлемой частью фирменного декора со времен открытия их первой семейной кондитерской полтора столетия тому назад. Из каждого угла лепного потолка на вас взирали львиные морды, оскалившие пасти в грозном рыке. Зеленые мраморные колонны вздымались над поблескивающими застекленными витринами, чье содержимое выглядело более заманчиво, чем королевская сокровищница, а разнообразными оттенками цвета и богатством форм превосходило сундук с самоцветными драгоценностями. Столики и стулья, казалось, изготовили еще в те времена, когда дамы носили роскошные пышные платья, пошитые из двадцати ярдов шелка, а кавалеры склонялись перед ними, целуя руки.