Формы реальности. Очерки теоретической антропологии - [34]

Между тем абсолютная монархия для поддержания устойчивости должна воспроизводить внутри себя безличные структуры, не зависящие от капризов суверена. Эти структуры обычно, вслед за Максом Вебером, обозначаются как бюрократия. Интерес бюрократии в том, что она принципиально гетерономна. Бюрократ не имеет собственной воли, а выполняет те инструкции, которые он получает сверху, с высших этажей иерархии, собственно, от царя. Гетерономия позволяет восстановить устойчивость системы. Именно поэтому Шмуэль Айзенштадт назвал ранние империи «бюрократическими». Но, как показал тот же Айзенштадт, всякая гетерономная структура тяготеет к обретению автономности. Царь не может править империей без обширного слоя бюрократов, которые могут принадлежать аристократии, а могут быть и выходцами из низов, полностью обязанными своим возвышением воле монарха. Бюрократия, таким образом, вступает в противоречие с традиционной системой родства, которая структурировала племенное общество. Возникновение бюрократии требует от общества дополнительных ресурсов, которые бы обеспечивали ее существование.

Появление бюрократии имеет важные последствия. Айзенштадт замечает: «…принципиальная политическая ориентация бюрократии в той мере, в какой она трансцендирует стремления ее членов к личному обогащению и влиянию, в основном направлена на приобретение автономии по отношению к правителям и доминирующим социальным слоям»[179]. Он даже считает, что стремление к максимальному усилению автономии и власти приводит бюрократию на порог разрушения всего бюрократического режима, от которого она зависит, и запускает процесс социальных перемен. Существенно также и то, что бюрократия отделяет монарха от иных слоев населения, внося в социум сильный элемент дистанцирования. Владыка все меньше соприкасается с населением и реальностью жизни, уходя в своего рода политическую трансцендентность.

Еще один принципиальный аспект описываемых изменений заключается в том, что бюрократия становится областью непрекращающейся борьбы разных интересов и разных групп за имеющиеся ресурсы, которая она изымает в свою пользу. Это приводит к тому, что автономная сфера, отделяющая высшую власть от населения, становится автономной политической сферой: «с самого начала бюрократия вовлечена в политическую борьбу внутри государства»[180], в том числе и в подковерную борьбу против монарха, от которого она зависит и чью власть стремится ограничить. Пьер Бурдье в комментариях к Айзенштадту так формулирует это положение:

Первая характеристика [бюрократических империй] — это ограниченная автономия политической сферы: это универсумы, в которых политическая сфера частично отрывается от отношений родства и экономических отношений, не растворяется в них полностью. Появляется относительно автономный политический порядок. Это достижение важно — с этим должна будет согласиться любая теория генезиса государства. Такая ограниченная и относительная автономия политической сферы проявляется в возникновении в правящих кругах автономных политических целей; у них появляется политический резон, который не сводится к семейному, — это набросок того, что будут называть государственным интересом [la raison d’ État][181].

Появление автономной политической сферы разрушает монополию религии на репрезентацию мира и отделяет социум от природы. В каком-то смысле политика становится аналогом религии, когда дело идет не о боге, но о его представителе на земле. Возникновение государства приводит к тому, что космологическое, божественное, невидимое отделяется от человеческого, дистанцируется. Таким образом, запускается процесс ухода бога в трансцендентность, которому Гоше придает принципиальное значение. Бог удаляется из земной сферы в недосягаемое, оставляя землю во власти людей, творящих собственную историю. Запускается осевое время. Бог дистанцируется. Важно, что это дистанцирование, уход бога из природно-человеческого комплекса отношений, сопровождается становлением основных культурных практик человека, основанных на дистанцировании: возникают наука, философия, искусство как автономные сферы.

Этот процесс нарастающей рефлексии и «интеллектуализации», пользуясь выражением Макса Вебера, был назван им «расколдовыванием мира». Расколдовывание — это и есть процесс дистанцирования. Как пишет Вебер, дикарь более непосредственно знает свой мир (он не удален от него) и в чем-то лучше умеет им манипулировать:

Дикарь знает, каким образом он обеспечивает себе ежедневное пропитание и какие институты оказывают ему при этом услугу. Следовательно, возрастающая интеллектуализация и рационализация не означают роста знаний о жизненных условиях, в каких приходится существовать. Она означает нечто иное: люди знают или верят в то, что стоит только захотеть, и в любое время все это можно узнать; что, следовательно, принципиально нет никаких таинственных, не поддающихся учету сил, которые здесь действуют, что, напротив, всеми вещами в принципе можно овладеть путем расчета. Последнее, в свою очередь, означает, что мир расколдован[182].

Речь идет о замене магии (части религиозного универсума) рациональностью.