Формула всего - [98]

Какаранджес грузно плюхнулся на землю и лег, приобняв перегруженный ранец. «Ты не волнуйся. Я с тобой. Я тебя не брошу», – коротышка любовно погладил оттопыренный матерчатый бок. «Ядрена-матрена!» – с этими словами Какаранджес, поднявшись, подбросил ранец на левое колено, взял его на спину и ступил на бревно: «Опасно, черт подери!» Коротышка чуток постоял на месте, балансируя руками, потом шагнул. Один раз, другой… Главное – это не смотреть вниз!

Река обдавала его прохладой. Какаранджес медленно, но верно достиг середины бревна, где один из сучков торчал кверху так, что за него удобно было цепляться. Коротышка так и поступил. Ухватившись за сучок мокрой от пота ладонью, он, мелко-мелко переступая, подтянулся к нему весь и только тут, заручившись опорой, перевел дыхание. «Мура!» – Какаранджес ожидал, что будет труднее.

Противоположный берег был заманчиво близок. Только сейчас коротышка понял, как это близко. Раз-раз и там! Он решил покончить с переправой в три счета и почти побежал, как будто в вопросе «дойти – не дойти» полностью доверился Провиденью и снял с себя всякую ответственность за успех намеченного мероприятия.

Пара быстрых шажонков, все – чигидоп, а потом одна ступня стала косо – нога поползла. Какаранджес рванулся, но в этот момент неожиданная сила властно удержала его на месте – не позволила дернуться и вильнуть. Этою силой был злосчастный ранец. Он съехал набок и сместил центр тяжести. Коротышка на секунду выбежал ногами вперед себя, а потом запрокинулся и вверх тормашками ухнул в реку. Крик его потонул в общем реве. В лицо Какаранджесу ударила вода. И потащило. Он едва успел обрадоваться: «Живой!», как вдруг – бабах! И все погасло.

В это самое время цыганская бричка въехала в Ствильно. Город отстроился и сильно разросся. Места, которые прежде считались окраиной, сейчас уже нельзя было так назвать. На домах друг за другом висели вывески: «Нотарiусъ», «Фотография», «Меблированные комнаты», «Кладовая суконныхъ и мануфактурныхъ товаровъ», «Дамское платье», «Товарищество Буллэ». В торговых лавках можно было найти все, что душе угодно, хотя всего-навсего десять лет назад местным красавицам даже пудру и помаду приходилось заказывать аж в Бугодоше и ждать неделю! Город процветал. По улицам бегали конки. В качестве эксперимента пустили один двадцатиместный омнибус, который предупреждал о своем прибытии задолго до появления в поле зрения жутким лязгом и грохотом. На крутых подъемах мальчуганы-форейторы подпрягали его парой дополнительных лошадей, иначе омнибус безнадежно запруживал мостовую, и окрестные жители в сотый раз имели возможность по слогам прочитать аршинную надпись на боку экипажа: «Цветочный одеколонъ Брокаръ – вне конкуренцiи». Уездный Ствильно вступал в век рекламы, которая, следуя за прогрессом, совсем уже скоро должна была плавно перекочевать с неуклюжего и нерентабельного омнибуса на первые трамваи.

– Мать твою копытом! – воскликнул Драго, увидевший омнибус впервые в жизни.

Хаза смотрела, как будто ей показали колесницу Ильи-пророка.

Омнибус двигался по-черепашьи, но при этом был забит плотнее, чем вагон с каторжными ссыльными.

– Что за утьки-ватьки? – Драго искренне удивился, как это люди по доброй воле готовы кататься на таком драндулете да еще и платить за такое «удовольствие», однако, как все небывало-невиданное, омнибус ему понравился и обрадовал. Цыган уступил ему право первым проехать перекресток. Бричка встала. Ее тотчас окружила свора резвых подростков – один с папиросами, другой со связкою свежих бубликов, третий, четвертый… Чумазые, наглые физиономии.

Драго, чуть свесившись и спросив: «Сколько это стоит?», ловко выдернул из толпы ярко-синюю, с узором косынку.

– Золотой! – попросили за нее.

Драго подбросил монетку с ногтя – высоко и точно. Мальчишка поймал ее на лету. Цыган одной рукой стронул лошадь, а другой передал подарок Хазе. Та от удовольствия открыла рот, а потом показала ему язык. Драго улыбнулся.

– Усы покрути, – сказала цыганка.

– Зачем?

– В таком настроении, как у тебя, мужики всегда усы крутят, – и Хаза с ироничной достоверностью шаржа на себе показала, как они это делают.

– Что это значит?

– Значит: «Вот какой я славный гусь и благодетель!»

– Да?

– Да.

Улицы стали уже, а здания выше – в два этажа. Старая церковь стояла в убогом ожерелье из нищих. Они просили безмолвно, согнувшись, как побитые сильным дождем цветы. Драго небрежно махнул в их сторону:

– Раньше их не было. Город богатеет – вот и набежали, на лишние деньги. Хороший город. Стоял тут главным Михаил Иваныч – дельный мужик. Все эти стройки, вся эта знатность – его рука. Он понимал, как себе и людям хорошо устроить. Сам тянул и другим давал. Это справедливо. Мы с ним встречались. Он мне говорил: «Я, цыган, таких, как ты, людей уважаю».

– И в ноги кланялся! – не сдержалась Хаза.

– В ноги не кланялся, – отмел Драго, – а из собственного погреба вином угощал. Говорил: «Хорошо ты живешь, цыган!» Я ему в фужер – буль-буль-буль, чтоб хрусталь не запылился, а он все о том же: «Беззаботно живешь! Давай, мол, меняться. Ты вместо меня будешь городом править, а я в урдэне твоем уеду, барышничать стану и песни петь». Еще по буль-буль, повода развели