Формула всего - [74]

– Расскажи ему про цыганский рай, – проскрипел старик. – Он поймет.

Граф появился у нас в шатре вечером. Под мышкой он держал огромную штуковину – вроде шишка, а сверху куст торчит. Разрезал Граф шишку, а внутри она оказалась желтая, как масло. Покромсал на кусочки, дал Муше и себе взял.

– Что это? – недоверчиво покосился Муша.

– Ананас. Самый настоящий. Ешь.

По шатру разнесся сочный резкий запах. Вкусно.

– Сладко, – причмокнул Муша. – Только как будто за язык немного кусает.

– Есть чуть-чуть, – согласился Граф.

Некоторое время они только хрустели и чавкали. Хоть бы долечку оставили. Хочется все-таки узнать, какой на вкус этот ананас, уж сколько я его искала.

Потом Муша вытер усы и усмехнулся.

– Вот я и попробовал, что сам Герцог на завтрак ест. Где ж ты его раздобыл? Теперь и умирать можно, туда-сюда. Жаль только, нет мне весточки от Драго. Никто не знает, где он сейчас.

– Я знаю.

– Ты знаешь, где мой внук? – заволновался Муша. – Где?

– Муша, ты же сильный цыган?

– Не-ет. Раньше был, а теперь я старый.

– Старый, но сильный. Слушай, Муша. Тот, кто дал мне ананас, вот что рассказал. Драго твой сейчас далеко. Хорошо ему там… Хорошо ему, и он к нам не вернется. Широкая река там течет меж золотых ворот да под высоким синим небом. Солнце на небе из золота, месяц из серебра, а звезды из алмазов. Тепло там стоит весь год, и земля всего изобильно родит. Цыганочки там все молодые и красивые, с цветами в волосах да в юбках шелковых. Танцуют и поют они день и ночь, а цыганятки играют и смеются. Урдэны у цыган расписные, и кони на сочной травке пасутся. А наш брат на все века силен и молод. И всем воля.

– Вот он куда забрался, – сказал Муша и заплакал.

– Прости.

В этот раз все было совсем не так, как тогда с Драго. Я не наряжалась, а Ристо пришел один. Богато одетый, я его в первый раз таким видела: хромовые сапоги надел, костюм суконный, куркулевую шапку, а на правой руке огнем горит толстый перстень-печатка. Пришел к отцу, шапку снял.

– Мы уходим, Ишван. Я пришел… проститься… посвататься… – покраснел Ристо.

Отец отложил молот, недоумевая посмотрел на нас, а потом вдруг улыбнулся.

– Ну, коли пришел проститься, так прощайся. А коли пришел свататься, так сватайся.

Ристо упал на колени и взмолился.

– Отдай за меня свою дочь, Ишван! Я ее люблю больше жизни. Богатством я не богат, да сердце дороже богатства. И она за мной не пропадет. С ней я все смогу и все дороги мне открыты.

Отец достал трубку, раскурил ее и ответил Ристо по всем правилам.

– Коли дочке жених по нраву – отдам, а нет, так против воли не отдам ее.

– По нраву! – вырвалось у меня.

На секунду я испугалась своей смелости, но отец ухмыльнулся, потом крикнул маму, и они тут же без промедления благословили нас.

Знаю, не по обычаю это, лезть впереди родителей. Но я не хотела торговаться, играть любовью Ристо и своим счастьем. Прости, отец. Я не должна была так делать, но иначе не могла.

Нет тех прежних чувств – что я невеста, ожидания перемен, чего-то страшного и прекрасного, смятения, боязни совершить ошибку. Нет вопросов. Как все будет? Буду ли я счастлива? Будет ли он любить меня?

Жизнь стала понятной. У меня есть Ристо, у Ристо есть я, мы здоровы и счастливы, и все дороги наши. Все, что нужно мне, уже мое. Все, чего хочу я в жизни, уже происходит со мной сейчас, и нет нужды гадать о будущем.

И слава Богу.

Глава тридцать четвертая

Лэстэ дэ шеро рота, лэскэ тэ на укирдел[91].

Оставалось четыре дня. В первый Драго бродил по холму, спускался в низину, удалялся бесцельно в степь. Его жгло нетерпение: «Где бы взять такой кнут, чтоб до солнца достать да его простегнуть – пускай поторопится!» Не успел цыган такое подумать, как все вокруг него помрачнело и подернулось серой мглой – лохматые тучи забрали солнце. Природа, лишившись своего главного вожатого, приобрела угнетенный вид. Мелкий пунктирный дождь придал ей выражение еще более понурое, но Драго это не охладило. Душа его царапалась, как кошка в мешке. Одиночество тяготило. Цыган привык быть на людях.

Вечером опять появились мули. Ничего плохого они не делали, но Драго все равно беспокоился и откладывал время сна: вдруг на спящего-то и бросятся? Мули не нападали, но цыган печенками чуял: это место все равно что норовистая лошадь, которая позволяет себя оседлать только затем, чтобы тотчас же сбросить и сломать тебе шею.

День второй начался с того, что Драго, плавая в зыбях полусна, то ли увидел, то ли представил Воржу – лицо ее смуглое, в черных прядях, смущенную улыбку, потупленные глаза… Он попробовал с нею заговорить. Она не ответила, потом вовсе пропала, и цыган погрузился в вязкий сумбур, о котором он помнил лишь в первые секунды по пробуждению.

Мысли его были заняты предстоящим открытием. Он не знал значения слова «формула», и фантазия его раздвигала любые пределы: «Что это будет? Смогу ли я взять? Вот уж взять-то, наверное, смогу, а унести?!. Счастье легче найти, чем сберечь. Как бы знать, кого встречу? Колдуна или ведьму? Или дракона! Мать их копытом!.. Да хоть тех же мулей! Их здесь целый табун! Поди, как увидят, что я Формулу взял, бросятся кучей – поминай как звали… Дэвлалэ-Дэвла! Съел бы я твое сердце! Пальцы с перстнями твои целую и к ножкам бриллиантовым припадаю – защити бедного цыгана! Ты – впереди, а я позади!»