Форма жизни - [5]
Думается мне, что и американские военачальники хотят того же. Еще и поэтому жирдяи гарантированно останутся здесь до последнего, определенного Обамой дня: чтобы повысить вероятность нашей гибели. Ведь после каждого военного конфликта в США возвращались солдаты с чудовищными недугами, за которые было совестно всей стране. Но патологии эти были из ряда вон выходящими, так что население могло отнести их на счет войны, в которой, что ни говори, многое выше человеческого понимания.
А вот ожирение не в диковину Америке – оно здесь просто смешно. Может, оно и вправду болезнь, но его редко воспринимают как таковую обычные люди, которые считают нас даже слишком здоровыми. Армия США готова терпеть все, кроме насмешек. «Вы страдали? Что-то незаметно!» или «Вы там, в Ираке, верно, только и делали, что ели?» – вот что мы услышим со всех сторон. У нас будут серьезные проблемы с общественным мнением. Американская армия обязана нести в массы мужественный образ несгибаемой силы и отваги. Ожирение же, наградившее нас огромными грудями и ляжками, напротив того, создает женственный образ мягкотелости и малодушия.
Командиры пытались посадить нас на диету. Бесполезно: когда нам хочется жрать, мы способны на все. Еда – тот же наркотик, а раздобыть doughnuts[13] за бабки проще, чем кокаин. За период пищевых ограничений, которые они ввели в наших частях, нас разнесло пуще прежнего. Когда эмбарго на жратву сняли, мы снова стали набирать вес с прежней крейсерской скоростью.
Кстати о наркотиках: в современной войне не выжить без дури. Во Вьетнаме у наших был опиум, который, что бы там ни говорили, вызывает зависимость куда меньшую, чем моя нынешняя от сандвичей с бастурмой. Когда парни 60–70-х вернулись на родину, дома ни один не подсел на опиум, хотя бы потому, что его трудно достать в США. А когда мы вернемся домой, как нам завязать со съестным зельем, которого кругом полно, только руку протяни? Уж лучше бы командование и впрямь раздавало нам опиум: тогда мы хоть жиром бы не заплыли. Из всех наркотиков самый зловредный и самый засасывающий – жратва.
Говорят, надо есть, чтобы жить. Мы же едим, чтобы умереть. Это единственный доступный нам способ самоубийства. Мы почти утратили человеческий облик, так нас раздуло, а между тем как раз самые человечные из нас и подсели на булимию. Иные парни вынесли все ужасы этой войны, и хоть бы что, никаких патологий. Я ими не восхищаюсь. Это не героизм, а бессердечие.
У Ирака нет ядерного оружия. Если и были когда-то сомнения на сей счет, теперь их не осталось. Стало быть, этот конфликт с самого начала был вопиющей несправедливостью. Я не пытаюсь обелить себя. Пусть я виноват меньше Джорджа У.Буша с его кликой, я все же виноват, как ни крути. Я приложил руку к этим ужасам, я убивал солдат, убивал мирных жителей. Я взрывал дома, где были женщины и дети – они погибли по моей вине.
Порой я думаю, что Шахерезада – одна из иракских женщин, которых я истреблял, не видя их лиц. Это не метафора: я несу бремя моего преступления. Я могу считать себя счастливым: Шахерезада ведь имеет все основания ненавидеть меня. А она – я чувствую, что она меня любит. Поди разберись: я ненавижу свой жир и мучаюсь от него с утра до вечера. Жить с этим грузом – пытка, и вдобавок мои жертвы неотступно преследуют меня. А между тем, в этих необъятных телесах живет Шахерезада и ночью, когда гасят свет, дарит мне свою любовь. Знает ли она, что я, скорее всего, был ее убийцей? Я шептал ей это иной раз в ответ на ее признания. А ей как будто все равно. Любовь – великая тайна.
Мне невыносимо в Багдаде. Но и назад в Балтимор не тянет. Я не сказал своим, что прибавил больше 100 килограммов, и боюсь представить себе их реакцию. Сесть на диету я не способен. Я не хочу потерять Шахерезаду. Похудеть – значит убить ее второй раз. Если такова моя кара за это военное преступление – я согласен носить на себе мою жертву под видом лишнего веса. Во-первых, потому что это по справедливости, а во-вторых, я счастлив, что необъяснимо. Это не мазохизм, боже упаси, я не из таких.
В Америке, во времена моей худобы, я легко сходился с женщинами. Они всегда были щедры ко мне, грех жаловаться. Бывало, я даже влюблялся. Каждый знает, что близость с той, кого любишь, – вершина земного счастья. Так вот, то, что я переживаю с Шахерезадой, – лучше. Потому ли, что она мне близка самым конкретным образом? Или просто потому, что это она?
Если бы моя жизнь состояла из одних ночей, я был бы счастливейшим человеком на земле. Но есть еще дни, и они тяготят меня в прямом смысле этого слова. Это тело надо носить – никакими словами не передать каторжную долю толстяка. Участь рабов, строивших пирамиды, была легче моей: ведь я ни на миг не могу расстаться со своей ношей. Простая радость идти легким шагом, не ощущая бремени, – как мне ее не хватает! Мне хочется кричать об этом нормальным людям, которые даже не сознают, какое немыслимое им выпало счастье: шагать, бегать, беззаботно резвиться, наслаждаться легкостью самой обычной ходьбы. Подумать только, иные ворчат, когда надо прогуляться пешком до магазина, пройти десять минут до метро!
Разговоры с незнакомцами добром не кончаются, тем более в романах Нотомб. Сидя в аэропорту в ожидании отложенного рейса, Ангюст вынужден терпеть болтовню докучливого голландца со странным именем Текстор Тексель. Заставить его замолчать можно только одним способом — говорить самому. И Ангюст попадается в эту западню. Оказавшись игрушкой в руках Текселя, он проходит все круги ада.Перевод с французского Игорь Попов и Наталья Попова.
«Словарь имен собственных» – один из самых необычных романов блистательной Амели Нотомб. Состязаясь в построении сюжета с великим мэтром театра абсурда Эженом Ионеско, Нотомб помещает и себя в пространство стилизованного кошмара, как бы призывая читателяне все сочиненное ею понимать буквально. Девочка, носящая редкое и труднопроизносимое имя – Плектруда, появляется на свет при весьма печальных обстоятельствах: ее девятнадцатилетняя мать за месяц до родов застрелила мужа и, родив ребенка в тюрьме, повесилась.
Знаменитый писатель, лауреат Нобелевской премии Претекстат Tax близок к смерти. Старого затворника и человеконенавистника осаждает толпа репортеров в надежде получить эксклюзивное интервью. Но лишь молодой журналистке Нине удается сделать это — а заодно выведать зловещий секрет Таха, спрятанный в его незаконченном романе…
Блистательная Амели Нотомб, бельгийская писательница с мировой известностью, выпускает каждый год по роману. В эту книгу вошли два последних – двадцать девятый и тридцатый по счету, оба отчасти автобиографические. «Аэростаты» – история брюссельской студентки по имени Анж. Взявшись давать уроки литературы выпускнику лицея, она попадает в странную, почти нереальную обстановку богатого особняка, где ее шестнадцатилетнего ученика держат фактически взаперти. Чтение великих книг сближает их. Оба с трудом пытаются найти свое место в современной жизни и чем-то напоминают старинные аэростаты, которыми увлекается влюбленный в свою учительницу подросток.
«Страх и трепет» — самый знаменитый роман бельгийки Амели Нотомб. Он номинировался на Гонкуровскую премию, был удостоен премии Французской академии (Гран-при за лучший роман, 1999) и переведен на десятки языков.В основе книги — реальный факт авторской биографии: окончив университет, Нотомб год проработала в крупной токийской компании. Амели родилась в Японии и теперь возвращается туда как на долгожданную родину, чтобы остаться навсегда. Но попытки соблюдать японские традиции и обычаи всякий раз приводят к неприятностям и оборачиваются жестокими уроками.
Любить так, чтобы ради любви пойти на преступление, – разве такого не может быть? А любить так, чтобы обречь на муки или даже лишить жизни любимого человека, лишь бы он больше никогда никому не принадлежал, – такое часто случается?Романы Амели Нотомб «Преступление» и «Ртуть» – блестящий опыт проникновения в тайные уголки человеческой души. Это истории преступлений, порожденных темными разрушительными страстями, истории великой любви, несущей смерть.
«Автор объединил несколько произведений под одной обложкой, украсив ее замечательной собственной фотоработой, и дал название всей книге по самому значащему для него — „Соло для одного“. Соло — это что-то отдельно исполненное, а для одного — вероятно, для сына, которому посвящается, или для друга, многолетняя переписка с которым легла в основу задуманного? Может быть, замысел прост. Автор как бы просто взял и опубликовал с небольшими комментариями то, что давно лежало в тумбочке. Помните, у Окуджавы: „Дайте выплеснуть слова, что давно лежат в копилке…“ Но, раскрыв книгу, я понимаю, что Валерий Верхоглядов исполнил свое соло для каждого из многих других читателей, неравнодушных к таинству литературного творчества.
Этот роман о старости. Об оптимизме стариков и об их стремлении как можно дольше задержаться на земле. Содержит нецензурную брань.
Погода во всём мире сошла с ума. То ли потому, что учёные свой коллайдер не в ту сторону закрутили, то ли это злые происки инопланетян, а может, прав сосед Павел, и это просто конец света. А впрочем какая разница, когда у меня на всю историю двенадцать листов дневника и не так уж много шансов выжить.
Старость, в сущности, ничем не отличается от детства: все вокруг лучше тебя знают, что тебе можно и чего нельзя, и всё запрещают. Вот только в детстве кажется, что впереди один долгий и бесконечный праздник, а в старости ты отлично представляешь, что там впереди… и решаешь этот праздник устроить себе самостоятельно. О чем мечтают дети? О Диснейленде? Прекрасно! Едем в Диснейленд. Примерно так рассуждают супруги Джон и Элла. Позади прекрасная жизнь вдвоем длиной в шестьдесят лет. И вот им уже за восемьдесят, и все хорошее осталось в прошлом.
Впервые доктор Грин издал эту книгу сам. Она стала бестселлером без поддержки издателей, получила сотни восторженных отзывов и попала на первые места рейтингов Amazon. Филип Аллен Грин погружает читателя в невидимый эмоциональный ландшафт экстренной медицины. С пронзительной честностью и выразительностью он рассказывает о том, что открывается людям на хрупкой границе между жизнью и смертью, о тревожной памяти врачей, о страхах, о выгорании, о неистребимой надежде на чудо… Приготовьтесь стать глазами и руками доктора Грина в приемном покое маленькой больницы, затерянной в американской провинции.
Франсин Проуз (1947), одна из самых известных американских писательниц, автор более двух десятков книг — романов, сборников рассказов, книг для детей и юношества, эссе, биографий. В романе «Изменившийся человек» Франсин Проуз ищет ответа на один из самых насущных для нашего времени вопросов: что заставляет людей примыкать к неонацистским организациям и что может побудить их порвать с такими движениями. Герой романа Винсент Нолан в трудную минуту жизни примыкает к неонацистам, но, осознав, что их путь ведет в тупик, является в благотворительный фонд «Всемирная вахта братства» и с ходу заявляет, что его цель «Помочь спасать таких людей, как я, чтобы он не стали такими людьми, как я».
Знаменитый писатель, давно ставший светским львом и переставший писать, сатанист-подкаблучник, работающий на мебельной фабрике, напористый нувориш, скакнувший от темных делишек к высшей власти, поп-певица – ревностная католичка, болгарский шеф-повар – гипнотизер и даже советские спортсмены, в прямом смысле слова ушедшие в подполье. Что может объединить этих разнородных персонажей? Только неуемная и язвительная фантазия Амманити – одного из лучших современных писателей Европы. И, конечно, Италия эпохи Берлускони, в которой действительность порой обгоняет самую злую сатиру.
Маленький университетский городок в Альпах охвачен ужасом: чудовищные преступления следуют одно за одним. Полиция находит изуродованные трупы то в расселине скалы, то в толще ледника, то под крышей дома. Сыщик Ньеман решает во что бы то ни стало прекратить это изуверство, но, преследуя преступника, он обнаруживает все новые жертвы…
«Мир глазами Гарпа» — лучший роман Джона Ирвинга, удостоенный национальной премии. Главный его герой — талантливый писатель, произведения которого, реалистичные и абсурдные, вплетены в ткань романа, что делает повествование ярким и увлекательным. Сам автор точнее всего определил отношение будущих читателей к книге: «Она, возможно, вызовет порой улыбку даже у самого мрачного типа, однако разобьет немало чересчур нежных сердец».
Любовь живет три года – это закон природы. Так считает Марк Марронье, знакомый читателям по романам «99 франков» и «Каникулы в коме». Но причина его развода с женой никак не связана с законами природы, просто новая любовь захватывает его целиком, не оставляя места ничему другому. Однако Марк верит в свою теорию и поэтому с затаенным страхом ждет приближения роковой даты.