Форма жизни - [4]

100 килограммов – это огромная туша. Я обзавелся огромной тушей за годы в Багдаде. Поскольку она стала моей здесь, я зову ее Шахерезадой. Это, конечно, нехорошо по отношению к настоящей Шахерезаде, которая была, наверное, стройной, как лоза. Но я все же предпочитаю отождествлять ее с одним человеком, а не с двумя, и с женщиной, а не с мужчиной, надо полагать, потому что я гетеросексуал. И потом, Шахерезада для меня – самое то. Ночи напролет она со мной разговаривает. Она знает, что заняться любовью я неспособен, и заменяет этот акт дивными историями – заслушаешься. Открою Вам мой секрет: только благодаря сказкам Шахерезады я выношу свой жуткий вес. Узнай парни, что я зову свои жиры женским именем, сами понимаете, что бы тут началось. Но вы, я знаю, меня не осудите. В Ваших книгах много толстяков, и никогда Вы не изображаете их людьми без достоинства. И герои Ваших книг тешат себя диковинными байками, чтобы жить дальше. Как Шахерезада.

Мне сейчас кажется, будто это она Вам пишет: я не могу ее остановить. Я-то в жизни не писал таких длинных писем – стало быть, это не я. Я ненавижу свои телеса, но Шахерезаду люблю. Ночами, когда лишний вес давит мне на грудь, я говорю себе, что это не я, а красивая девушка лежит на мне сверху. Иной раз до того дофантазируюсь, что слышу ласковый женский голос, нашептывающий мне такое, что и сказать не могу. Тогда мои жирные руки обнимают эту плоть, и сила внушения так велика, что я ощущаю под пальцами не мой собственный жир, а нежную кожу возлюбленной. Поверьте, в такие минуты я счастлив. Более того – мы оба счастливы, она и я, как могут быть счастливы только любовники.

Я знаю, что мне это ничем не поможет: от ожирения реально умирают, а коль скоро я буду продолжать толстеть, именно это мне и грозит. Но если Шахерезада останется со мной до конца, я умру счастливым. Вот так. Мы, Шахерезада и я, хотели рассказать Вам об этом.

Искренне Ваш

Мелвин Мэппл

Багдад, 5/03/2009

Дорогой Мелвин Мэппл,

Спасибо за Ваше потрясающее письмо, которое я читала и перечитывала с ужасом и восторгом. Ваш рассказ меня просто перевернул. Я не перестаю думать о нем, все больше изумляясь, негодуя и восхищаясь. Могу я попросить Вас с Шахерезадой рассказывать мне эту историю снова и снова? Я никогда не читала ничего подобного.

Ваш друг

Амели Нотомб

Париж, 10/03/2009

* * *

Как в лихорадке ожидала я следующего послания от Мелвина. Мое воображение осаждали самые немыслимые картины: я видела развороченные тела иракцев, взрывы снарядов, от которых раскалывалась моя голова, а потом – американских солдат, обжирающихся до колик, до воспроизведения в своих утробах тех самых взрывов с поля боя. Я видела победоносное шествие тучности, видела, как ей сдают одну позицию за другой, и соответственно требуется форма все большего размера. Фронт жира перемещался по карте. Армия США была единым существом, разбухающим на глазах, словно гигантская личинка, питающаяся невесть чем, возможно, иракскими жертвами. Среди воинских соединений есть корпус, что значит по-латыни «тело», – его-то я, наверно, и видела, если вообще можно что-то распознать за этим натиском жира. По-английски corpse – труп. По-французски это лишь одно из значений слова «тело». А жирное тело – оно живое? Единственное доказательство того, что не мертвое – оно продолжает толстеть. Такова логика ожирения.

А потом я видела кого-то, кто мог быть Мелвином Мэпплом, – тушу, тяжело пыхтевшую впотьмах. Я подсчитала, что из набранных 100 килограммов на груди и животе должна располагаться половина: 50 кило – вполне правдоподобный вес для Шахерезады, и мне верилось в существование возлюбленной, прильнувшей к его сердцу. Я представляла себе идиллию, интимную беседу, зарождение любви там, где ее меньше всего можно ожидать. Шесть лет войны – это больше тысячи и одной ночи.

«Желая стать ангелом, человек уподобляется животному» – все мы знаем эту мысль Паскаля. Мелвин Мэппл добавил свой вариант: желая уподобиться животному, человек становится ангелом. Конечно, рассказ его не был целиком и полностью ангельским, отнюдь. Но сила зримого образа, позволявшего моему корреспонденту претерпевать нестерпимое, невольно вызывала уважение.

На Книжном салоне в Париже среди людей, подходивших ко мне за автографом, была одна очень толстая девушка. Как же повлияло на меня письмо Мелвина, если мне она показалась хрупким созданием в объятиях пылкого Ромео, неотделимого от ее тела!

Дорогая Амели Нотомб,

Меня тронула Ваша реакция. Однако надеюсь, Вы не идеализируете чрезмерно мое положение. Знаете, хоть Обама и стал президентом, война еще не кончилась. Она кончится, только когда противная сторона с этим согласится. И пока мы остаемся здесь, мы в опасности. Конечно, нет больше тех жестоких боев, которые стали причиной моей булимии. Но стоит нам высунуть нос из казармы, как мы превращаемся в мишень, и в наших рядах по-прежнему есть убитые. Нас ведь здесь ненавидят, и, сами понимаете, есть за что.

Жирдяи вроде меня всегда в авангарде. Надо ли объяснять Вам, почему, причина яснее ясного: толстяк – это же самый лучший живой щит. Там, где нормальное тело может заслонить одного человека, мое заслонит двух, а то и трех. Вдобавок мы играем роль громоотвода: для голодающих иракцев наши жиры – форменное глумление, вот нас-то они и хотят истребить в первую голову.