Форель разбивает лед - [5]

Шрифт
Интервал

Предамся ль малодушным

Мечтаньям и тоске

Утешником послушным,

Что Моцарт, запоет.

Меж тем она - не посох,

Не флейта, не кларнет,

Но взгляд очей раскосых

На ней запечатлен.

И дружба, и искусства,

И белый низкий зал,

Обещанные чувства

И верные друзья.

Пускай они в Париже,

Берлине или где,

Любимее и ближе

Быть на земле нельзя.

А как та вещь зовется,

Я вам не назову,

Вещунья разобьется

Сейчас же пополам.

8. ВЫНОСКА ТРЕТЬЯ

По веселому морю летит пароход,

Облака расступились, что мартовский лед,

И зеленая влага поката.

Кирпичом поначищены ручки кают,

И матросы все в белом сидят и поют,

И будить мне не хочется брата.

Ничего не осталось от прожитых дней...

Вижу: к морю купаться ведут лошадей,

Но не знаю заливу названья.

У конюших бока золотые, как рай,

И, играя, кричат пароходу: "Прощай!"

Да и я не скажу "до свиданья",

Не у чайки ли спросишь: "Летишь ты зачем?"

Скоро люди двухлетками станут совсем,

Заводною заскачет лошадка.

Ветер, ветер, летящий, пловучий простор,

Раздувает у брата упрямый вихор,

И в душе моей пусто и сладко.

1926

III

524-530. СЕВЕРНЫЙ ВЕЕР

Юр. Юркуну

1

Слоновой кости страус поет:

- Оледенелая Фелица!

И лак, и лес, Виндзорский лед,

Китайский лебедь Бердсли снится.

Дощечек семь. Сомкни, не вей!

Не иней - букв совокупленье!

На пчельниках льняных полей

Голубоватое рожденье.

2

Персидская сирень! "Двенадцатая ночь".

Желтеет кожею водораздел желаний.

Сидит за прялкою придурковато дочь,

И не идет она поить псаломских ланей.

Без звонка, через кухню, минуя швейцара,

Не один, не прямо, прямо и просто

И один,

Как заказное письмо

С точным адресом под расписку,

Вы пришли.

Я видел глазами (чем же?)

Очень белое лицо,

Светлые глаза,

Светлые волосы,

Высокий для лет рост.

Все было не так.

Я видел не глазами,

Не ушами я слышал:

От желтых обоев пело

Шекспировски плотное тело:

- "За дело, лентяйка, за дело".

3

О, завтрак, чок! о, завтрак, чок!

Позолотись зимой, скачок!

Румяных крыльев какая рань!

Луком улыбки уныло рань.

Холодный потик рюмку скрыл,

Иголкой в плечи - росточек крыл.

Апрель январский, Альбер, Альбер,

"Танец стрекоз", арена мер!

4

Невидимого шум мотора,

За поворотом сердце бьется.

Распирает муза капризную грудь.

В сферу удивленного взора

Алмазный Нью-Йорк берется

И океанский, горный, полевой путь.

Раскидав могильные обломки,

Готова заплакать от весны незнакомка,

Царица, не верящая своему царству,

Но храбро готовая покорить переулок

И поймать золотую пчелу.

Ломаны брови, ломаны руки,

Глаза ломаны.

Пупок то подымается, то опускается...

Жива! Жива! Здравствуй!

Недоверие, смелость,

Желание, робость,

Прелесть перворожденной Евы

Среди австралийских тростников,

Свист уличного мальчишки,

И ласточки, ласточки, ласточки.

5

Баржи затопили в Кронштадте,

Расстрелян каждый десятый,

Юрочка, Юрочка мой,

Дай Бог, чтоб Вы были восьмой.

Казармы на затонном взморье,

Прежний, я крикнул бы: "Люди!"

Теперь молюсь в подполье,

Думая о белом чуде.

6

На улице моторный фонарь

Днем. Свет без лучей

Казался нездешним рассветом.

Будто и теперь, как встарь,

Заблудился Орфей

Между зимой и летом.

Надеждинская стала лужайкой

С загробными анемонами в руке,

А Вы, маленький, идете с Файкой,

Заплетая ногами, вдалеке, вдалеке.

Собака в сумеречном зале

Лает, чтобы Вас не ждали.

7

Двенадцать - вещее число,

А тридцать - Рубикон:

Оно носителю несло

Подземных звезд закон.

Раскройся, веер, плавно вей,

Пусти все планки в ход.

Животные земли, огней,

И воздуха, и вод.

Стихий четыре: север, юг,

И запад, и восток.

Корою твердой кроет друг

Живительный росток.

Быть может, в щедрые моря

Из лейки нежность лью,

Возьми ее - она твоя.

Возьми и жизнь мою.

1925

IV

531-537. ПАЛЬЦЫ ДНЕЙ

О. Черемшановой

1. ПОНЕДЕЛЬНИК / Луна

Прикосновенье лунных пальцев...

Вставай, лунатик, в путь-дорогу.

Дорога - чище серебра,

Белеет Ева из ребра,

Произрастают звери, птицы,

Цветы сосут земную грудь.

Все, что свечой в субботу снится,

Ты можешь в небо окунуть.

Закладка. Радуга. Молебен.

Ковчег строгает старый Ной,

И день простой уже не беден

Играет радостью иной.

В окошко зорю мирозданья

Пронзает школьникам петух.

О, первых почек клейкий дух,

О, раннее в росе свиданье!

2. ВТОРНИК / Марс

Приземисто краснея, глаз

Траншеи тускло озаряет.

Какой неслыханный рассказ

Глухая пушка повторяет?

Висит туман янтарево,

Столбом тускнеет зарево,

Клокочет в колбе варево,

Из-за моря нам марево.

Свары, ссоры,

Схватки, своры,

Шпоры, шоры

И барабан, барабан, барабан...

А люди тонки и стройны,

Неколебимы и высоки,

Как будто стеклами войны

Стекли бушующие соки.

Гляди в продольные глаза:

Не в сером вечере гроза,

Блестит каюта на востоке.

Когда вы сидели на кресле, я думал, я думал,

я думал:

Зачем этот стан, эти ноги и ребра не могут

прижаться,

Зачем не могу я погладить затылок, и плечи, и щеки,

Зачем не измерить, целуя, длину протянувшего тела,

Не вычерпать воду озер, где испуганно "да"

рассмеялось?

И в город - начало конца - лазутчики тихо

вползали.

3. СРЕДА / Меркурий

Меркурий, Меркурий,

Черных курей зарежем.

Рудокоп с ногами крылатыми,

Рулевой задумчиво-юный,

Ходок по морям и по небу,

Безбородый Никола,

Офеня небесный,


Еще от автора Михаил Алексеевич Кузмин
Крылья

Повесть "Крылья" стала для поэта, прозаика и переводчика Михаила Кузмина дебютом, сразу же обрела скандальную известность и до сих пор является едва ли не единственным классическим текстом русской литературы на тему гомосексуальной любви."Крылья" — "чудесные", по мнению поэта Александра Блока, некоторые сочли "отвратительной", "тошнотворной" и "патологической порнографией". За последнее десятилетие "Крылья" издаются всего лишь в третий раз. Первые издания разошлись мгновенно.


Нездешние вечера

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дневник 1905-1907

Дневник Михаила Алексеевича Кузмина принадлежит к числу тех явлений в истории русской культуры, о которых долгое время складывались легенды и о которых даже сейчас мы знаем далеко не всё. Многие современники автора слышали чтение разных фрагментов и восхищались услышанным (но бывало, что и негодовали). После того как дневник был куплен Гослитмузеем, на долгие годы он оказался практически выведен из обращения, хотя формально никогда не находился в архивном «спецхране», и немногие допущенные к чтению исследователи почти никогда не могли представить себе текст во всей его целостности.Первая полная публикация сохранившегося в РГАЛИ текста позволяет не только проникнуть в смысловую структуру произведений писателя, выявить круг его художественных и частных интересов, но и в известной степени дополняет наши представления об облике эпохи.


Анатоль Франс

Критическая проза М. Кузмина еще нуждается во внимательном рассмотрении и комментировании, включающем соотнесенность с контекстом всего творчества Кузмина и контекстом литературной жизни 1910 – 1920-х гг. В статьях еще более отчетливо, чем в поэзии, отразилось решительное намерение Кузмина стоять в стороне от литературных споров, не отдавая никакой дани групповым пристрастиям. Выдаваемый им за своего рода направление «эмоционализм» сам по себе является вызовом как по отношению к «большому стилю» символистов, так и к «формальному подходу».


Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро

Художественная манера Михаила Алексеевича Кузмина (1872-1936) своеобразна, артистична, а творчество пронизано искренним поэтическим чувством, глубоко гуманистично: искусство, по мнению художника, «должно создаваться во имя любви, человечности и частного случая». Вместе с тем само по себе яркое, солнечное, жизнеутверждающее творчество М. Кузмина, как и вся литература начала века, не свободно от болезненных черт времени: эстетизма, маньеризма, стилизаторства.«Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро» – первая книга из замышляемой Кузминым (но не осуществленной) серии занимательных жизнеописаний «Новый Плутарх».


Мечтатели

Критическая проза М. Кузмина еще нуждается во внимательном рассмотрении и комментировании, включающем соотнесенность с контекстом всего творчества Кузмина и контекстом литературной жизни 1910 – 1920-х гг. В статьях еще более отчетливо, чем в поэзии, отразилось решительное намерение Кузмина стоять в стороне от литературных споров, не отдавая никакой дани групповым пристрастиям. Выдаваемый им за своего рода направление «эмоционализм» сам по себе является вызовом как по отношению к «большому стилю» символистов, так и к «формальному подходу».