Форель разбивает лед - [6]

Шрифт
Интервал

Без брони, без пики архангел,

Шапка есть у тебя невидимка,

Посошок волшебный,

Учишь купцов торговать,

Корабельщиков плавать,

Поэтам нагоняешь сон,

Развязываешь воображенье,

Связываешь несвязуемое,

Изобретать ты учишь,

Выходить из положения,

Отталкиваться от земли

И снова к ней прикасаться.

Покой тебе ненавистен,

Умершим ты даешь мудрость.

В любви ты учишь уловкам,

Ревности, нежности,

Ссорам и примиренью,

Переходам к последней победе.

Ты переменчив, как радуга,

Твой день - посереди недели,

Катись в любую сторону.

Серо ивы клонятся,

Сиро девы клонятся,

Прошуршала конница

Шумом бесшумным.

Ветер узаконится,

Крылья узаконятся,

Веди, бледноколонница,

К думам бездумным.

Пастух и хранитель серебряных полей,

На горячую маковку молоко пролей!

4. ЧЕТВЕРГ / Юпитер

Довольно. Я любим. Стоит в зените

Юпитер неподвижный. В кабинет

Ко мне вошел советник тайный Гете,

Пожал мне руку и сказал: "Вас ждет

Эрцгерцог на бостон. Кольцо и якорь".

Закрыв окно, я потушил свечу.

5. ПЯТНИЦА / Венера

Кто скрижали понимает,

Кто благую весть узнает,

Тот не удивляется.

По полям пятнистым идя

И цветущий крест увидя,

Сердцем умиляется.

Разомкнулись вес и мера,

У креста стоит Венера,

Очи томно кружатся.

По морю дымятся флоты,

Пташек мартовских полеты

Раздробила лужица.

Нисхожденье - состраданье,

Восхожденье - обладанье

Огибают струями.

О, святейший день недели,

Чтоб не пили и не ели

Жили поцелуями.

6. СУББОТА

Беременная Рая,

Субботу приготовь:

Все вымети,

Все вычисти,

Чтоб оживились вновь

Мы запахами рая.

О, елка, о, ребята.

О, щука, о, чеснок.

Не выразить,

Не высказать,

Как жребий наш высок,

Как наша жизнь богата.

Ну, опустите полог.

Считай: рабочих шесть,

А день седьмой,

А день святой

На то у Бога есть,

Чтобы покой был долог.

Теперь гут нахт, тушите свечи

До деловой, житейской встречи.

7. ВОСКРЕСЕНЬЕ

Только колоколам работа.

Равны рабы Божий.

Паруса опустились.

Штиль, безмолвие.

Если я встречу вас

Не узнаю.

На всех крахмальные воротнички

И шляпы, как на корове седло.

Бездействие давит воочию.

Все блаженно растекаются

В подобии небытия.

Сердце боится остановок

И думает, что это сон,

Выдуманный Сера и Лафоргом.

Подходило бы, чтобы у соседей

Непрерывно играли гаммы

И гуляли приюты,

Изнывая от пустоты.

Точка, из которой ростками

Расходятся будущие лучи.

1925

V

538-547. ДЛЯ АВГУСТА

С. В. Демьянову

1. ТЫ

Так долго шляпой ты махал,

Что всем ужасно надоел.

Взяла брюнетка на прицел,

Подруга вставила "нахал".

И долго крякал капитан,

Который здорово был пьян.

Махал, махал, и, наконец,

Когда остался ты один,

Какой-то плотный господин

Тебя уводит как отец.

В одной из светленьких кают

Уж скоро рюмки запоют.

Ты треугольник видишь бри

И рядом страсбургский пирог...

Тут удержаться уж не мог,

Подумал: "Ах, черт побери!

Я никогда их не едал,

У Блока кое-что читал".

Отец нежданный стороной

Заводит речь о том, о сем:

Да сколько лет, да как живем,

Да есть ли свой у вас портной...

То Генрих Манн, то Томас Манн,

А сам рукой тебе в карман...

Папаша, папа, эй-эй-эй!

Не по-отцовски вы смелы...

Но тот, к кому вы так милы,

Видавший виды воробей.

Спустилась шторка на окне,

Корабль несется по волне.

2. ЛУНА

А ну, луна, печально!

Печатать про луну

Считается банально,

Не знаю почему.

А ты внушаешь знанье

И сердцу, и уму:

Понятней расстоянье

При взгляде на луну,

И время, и разлука,

И тетушка искусств

Оккультная наука,

И много разных чувств.

Покойницкие лица

Ты милым придаешь,

А иногда приснится

Приятненькая ложь.

Без всякого уменья

Ты крыши зеленишь

И вызовешь на пенье

Несмысленную мышь.

Ты путаешь, вещаешь,

Кувыркаешь свой серп

И точно отмечаешь

Лишь прибыль да ущерб.

Тебя зовут Геката,

Тебя зовут Пастух,

Коты тебе оплата

Да вороной петух.

Не думай, ради Бога,

Что ты - хозяйка мне,

Лежит моя дорога

В обратной стороне.

Но, чистая невеста

И ведьма, нету злей,

Тебе найдется место

И в повести моей.

3. А Я...

Стоит в конце проспекта сад,

Для многих он - приют услад,

А для других - ну, сад как сад.

У тех, кто ходят и сидят,

Особенный какой-то взгляд,

А с виду - ходят и сидят,

Куда бы ни пришлось идти

Все этот сад мне по пути,

Никак его не обойти.

Уж в августе темнее ночи,

А под деревьями еще темнее.

Я в сад не заходил нарочно,

Попутчика нашел себе случайно...

Он был высокий, в серой кепке,

В потертом несколько, но модном платье.

Я голоса его не слышал

Мы познакомились без разговоров,

А мне казалось, что, должно быть, - хриплы!

- На Вознесенском близко дом...

Мы скоро до него дойдем...

Простите, очень грязный дом.

Улыбка бедная скользит...

Какой у Вас знакомый вид!..

Надежды, память - все скользит...

Ведь не был я нисколько пьян,

Но рот, фигура и туман

Твердили: - Ты смертельно пьян!..

Разделся просто, детски лег...

Метафизический намек

Двусмысленно на сердце лег.

4. ТОТ

Поверим ли словам цыганки,

До самой смерти продрожим.

А тот сидит в стеклянной банке,

И моложав, и невредим.

Сидит у столика и пишет,

Тут каждый Бердсли и Шекспир,

Апрельский ветер тюль колышет,

Сиреневый трепещет мир,

Звенят, звенят невыносимо

Иголки, искры и вино,

И ласточки просвищут мимо

Американкою в окно.

Измены здесь для примиренья,


Еще от автора Михаил Алексеевич Кузмин
Крылья

Повесть "Крылья" стала для поэта, прозаика и переводчика Михаила Кузмина дебютом, сразу же обрела скандальную известность и до сих пор является едва ли не единственным классическим текстом русской литературы на тему гомосексуальной любви."Крылья" — "чудесные", по мнению поэта Александра Блока, некоторые сочли "отвратительной", "тошнотворной" и "патологической порнографией". За последнее десятилетие "Крылья" издаются всего лишь в третий раз. Первые издания разошлись мгновенно.


Нездешние вечера

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дневник 1905-1907

Дневник Михаила Алексеевича Кузмина принадлежит к числу тех явлений в истории русской культуры, о которых долгое время складывались легенды и о которых даже сейчас мы знаем далеко не всё. Многие современники автора слышали чтение разных фрагментов и восхищались услышанным (но бывало, что и негодовали). После того как дневник был куплен Гослитмузеем, на долгие годы он оказался практически выведен из обращения, хотя формально никогда не находился в архивном «спецхране», и немногие допущенные к чтению исследователи почти никогда не могли представить себе текст во всей его целостности.Первая полная публикация сохранившегося в РГАЛИ текста позволяет не только проникнуть в смысловую структуру произведений писателя, выявить круг его художественных и частных интересов, но и в известной степени дополняет наши представления об облике эпохи.


Анатоль Франс

Критическая проза М. Кузмина еще нуждается во внимательном рассмотрении и комментировании, включающем соотнесенность с контекстом всего творчества Кузмина и контекстом литературной жизни 1910 – 1920-х гг. В статьях еще более отчетливо, чем в поэзии, отразилось решительное намерение Кузмина стоять в стороне от литературных споров, не отдавая никакой дани групповым пристрастиям. Выдаваемый им за своего рода направление «эмоционализм» сам по себе является вызовом как по отношению к «большому стилю» символистов, так и к «формальному подходу».


Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро

Художественная манера Михаила Алексеевича Кузмина (1872-1936) своеобразна, артистична, а творчество пронизано искренним поэтическим чувством, глубоко гуманистично: искусство, по мнению художника, «должно создаваться во имя любви, человечности и частного случая». Вместе с тем само по себе яркое, солнечное, жизнеутверждающее творчество М. Кузмина, как и вся литература начала века, не свободно от болезненных черт времени: эстетизма, маньеризма, стилизаторства.«Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро» – первая книга из замышляемой Кузминым (но не осуществленной) серии занимательных жизнеописаний «Новый Плутарх».


Мечтатели

Критическая проза М. Кузмина еще нуждается во внимательном рассмотрении и комментировании, включающем соотнесенность с контекстом всего творчества Кузмина и контекстом литературной жизни 1910 – 1920-х гг. В статьях еще более отчетливо, чем в поэзии, отразилось решительное намерение Кузмина стоять в стороне от литературных споров, не отдавая никакой дани групповым пристрастиям. Выдаваемый им за своего рода направление «эмоционализм» сам по себе является вызовом как по отношению к «большому стилю» символистов, так и к «формальному подходу».