Северов открыл глаза, провел ладонью по лицу и, усмехнувшись, покачал головой. Он сидел в кресле. На столе перед ним лежал раскрытый дневник. Так и заснул капитан в кресле. В каюте уже было светло, и электричество бессильно боролось с дневным светом.
Иван Алексеевич чувствовал, как затекло его тело. Он дотянулся до иллюминатора, открыл его, подставляя лицо свежему воздуху. Вместе с утренней прохладой в каюту ворвался птичий гомон. Северов выглянул в иллюминатор. Было серое, туманное утро. Дождь перестал. Вокруг судна вилось множество птиц. Можно было подумать, что пернатые обитатели береговых утесов избрали китобойную базу местом своего птичьего базара.
Умывшись, Иван Алексеевич вышел на палубу. Здесь работа не прекращалась. Резчики работали быстро, слаженно. «Неужели с одного кита так много жиру?» – подумал Иван Алексеевич, разглядывая висящие над люками пласты. Палуба была скользкой от жира. Внизу у борта капитан увидел четыре туши. Одна лоснилась темно-коричневой кожей и казалась на воде огромным продолговатым пузырем; на двух работали резчики, а четвертая плавала недалеко от базы. «Это тот кит, которого загарпунил Бромсет», – догадался Северов, но сейчас тушу трудно было узнать. Вся иссеченная, она казалась гигантским кровоточащим куском мяса. Ее уже не удерживали швартовы с базы. Покачиваясь на волнах, она стала добычей птиц и, очевидно, акул. Вода вокруг туши кипела. «Но почему же они бросили эту тушу? – недоумевал Северов. – Жир содран только сверху».
Он вспомнил прочитанные им документы о китобойном промысле за рубежом. В них говорилось о том, что на многих флотилиях, особенно японских, норвежских, английских и немецких, жир с туш берется полностью, а на некоторых даже полностью утилизируется вся туша. Одни ее части идут на тук и костную муку, другие – на изготовление консервов.
В Северове поднялось возмущение. Он решил немедленно встретиться с Микальсеном. Капитан-директор завтракал и пригласил Ивана Алексеевича к столу.
– Рано вы встаете, господин Северов, – сказал он,
пододвигая к нему масленку и сахарницу.
– Боюсь, что поздно, – нахмурился Иван Алексеевич. Микальсен в замешательстве посмотрел на Северова.
«Неужели комиссар узнал, что Комбсрг ушел с Бромсетом. Буду отрицать, все отрицать. Пусть сам Бромсет выкручивается». Капитан-директор сделал несколько глотков кофе и, стараясь казаться спокойным, спросил:
– Вы снова хотели пойти на охоту? Почему же не предупредили? Теперь китобойцы редко будут стоять у базы, только для принятия топлива, продуктов. Сдадут тушу и снова на поиски, на охоту. На рассвете три китобойца доставили по туше и снова ушли в море. «Вега-1» тоже...
Микальсен за многословием пытался скрыть свое беспокойство. Северов выжидал, когда капитан-директор сделает паузу.
– Я не об этом, господин Микальсен. Я о том, что разделка туш ведется неправильно. Я не могу позволить, чтобы вы брали с туш только тот жир, который легко срезать сверху. С туши используется всего лишь одна треть жира. Это противоречит всем международным нормам.
«Вот он о чем», – Микальсен почувствовал облегчение и, отодвинув от себя чашку из тонкого китайского фарфора, откинулся на спинку кресла:
– Мы иначе не можем, господин Северов.
– Почему же другие флотилии берут с туш весь жир?
– Наша база устарелого типа. Мы не имеем слипа[21], который бы позволил нам обрабатывать тушу полностью.
– Но таким образом вы вынуждены в три–четыре раза больше бить китов, а это ведет к их истреблению.
– Китов на наш век с вами, господин Северов, хватит, – рассмеялся Микальсен.
