К нему вышла жена.
– Тебя, Ваня, ждут. Арнольд Михайлович...
– Я, Сонечка, чуть задержался. – Он повесил на крюк фуражку, привлек к себе жену, поцеловал ее: – Нужно было документы оформить.
– Все-таки завтра уходишь? – Соня с печалью и любовью смотрела на лицо мужа. – Опять я одна, одна...
Иван Алексеевич нежно погладил полное плечо жены, глаза его тоже погрустнели. И муж, и жена сейчас подумали об одном, о том, что у них нет детей. С каждым годом это ощущалось все острее, делало жизнь какой-то неполной. Особенно тяжело было Соне. Клементьева, после смерти Северова, как мать воспитывала оставшихся сиротами мальчиков. Было трудно, не хватало средств, но все же братья Северовы получили штурманское образование, стали моряками, хотя и не китобоями, как завещал отец. Она дождалась их самостоятельного выхода в море, увидела свою дочь Соню замужем за Иваном Алексеевичем. Теперь Тамара Владиславовна покоилась рядом с Северовым на берегу пустынной бухты Тихой – последнем пристанище моряков. Океанские ветры всегда шумят здесь, как и вечно бьется о скалы прибой...
Иван Алексеевич осторожным жестом поправил упавшую на лоб жены прядь волос, улыбнулся ободряюще:
– Рейс короткий. Охотск – и назад. Скоро вернусь.
– Скоро... – проговорила Соня, и ее большие, как у матери, глаза наполнились слезами: – Не сердись на меня, Ваня, но у меня какое-то тяжелое предчувствие.
Она посмотрела на дверь гостиной и, понизив голос до шепота, добавила:
– Это к тебе... большевик ходит... я догадалась...- Красивое лицо молодой, тридцатилетней женщины нервно дрогнуло. Северов почему-то вспомнил марширующих интервентов в центре города, нахмурился, почти сухо сказал:
– Это, Соня, русский ко мне приходит. Такой же, как мы с тобой. Предчувствие же твое тебя обманет. Ну, будь умницей. Я должен идти.
– Пригласи обедать этого господина, – предложила примиряюще Соня.
Иван Алексеевич молча кивнул и вошел в гостиную. Ему навстречу с дивана поднялся коренастый человек с густой копной каштановых волос, одетый в белый летний костюм и такую же рубашку, с узким сиреневым галстуком. К дивану была приставлена трость с костяной ручкой.
– Прошу извинения за опоздание, господин Хайров,– протянул руку Северов.
– Накануне отхода всегда много хлопот, – улыбнулся Хайров, отчего его широкое лицо с узкими глазами приобрело почти мальчишеское выражение. Гость был моложе Северова лет на десять, но из-за усов выглядел старше.
Они сели. Хайров голову держал, немного склонив к правому плечу, точно к чему-то прислушиваясь. С монгольским разрезом глаза из-под светлых бровей смотрели на капитана внимательно. Иван Алексеевич ждал, что скажет гость. Тот неожиданно спросил:
– Вы чем-то расстроены, Иван Алексеевич?
– Да, – кивнул Северов и рассказал о том, что видел на улице, возвращаясь из порта.
– Должно ли это вас удивлять? – пожал плечами Аиров.
– Но это же русские, – Северов поднялся на ноги и заходил по гостиной: – Русские зовут интервентов на Москву!
– А разве французский король не звал пруссаков на Париж, – усмехнулся Хайров. – Нет, там, на Светланке, не русский народ. Им нужна не Москва, им нужны деньги, нажива, власть, сладкая жизнь, а кто будет комендантом Москвы – японец или американец, – им все равно. Да что говорить...
Иван Алексеевич должен был признать, что он почти всегда соглашается с Хайровым. Так повелось еще с шестнадцатого года, когда они впервые встретились. Это произошло в Сиднейском порту, где «Кишинев» брал груз австралийской шерсти. К Северову пришел Хайров и сказал:
– Смогли бы вы взять меня в качестве матроса? Документов у меня нет, но мне очень нужно вернуться в Россию.
Было что-то подкупающее в Хайрове. Северов ответил:
– Я могу вас взять, но во Владивостоке... Там сей час очень строго. Вы рискуете...
– Я знаю, – спокойно ответил Хайров.
...В день прихода во Владивосток Хайров как-то незаметно исчез с судна. Боцман пожалел:
– Хороший матрос был, а сбежал. Я же его не обижал.
А через несколько дней Северова в порту остановил незнакомый моряк:
– Благодарим вас за помощь!
Моряк ушел быстрее, чем Северов успел что-либо спросить. Иван Алексеевич был удивлен, а вскоре и встревожен. Он всегда стоял в стороне от политики, не интересовался ею, революционеров считал фанатиками и как-то в одной из владивостокских газет прочитал заметку о том, что в город из Японии, Америки, Австралии тайком пробираются немецкие агенты, шпионы, чтобы вредить в тылу русской армии[1].
«Неужели и этот матрос был немецким шпионом?» – ужаснулся Северов и надолго потерял покой, считая себя чуть ли не предателем Родины. Его душевные переживания не остались не замеченными женой, и она не раз пыталась расспросить мужа, что его мучает. Иван Алексеевич отвечал уклончиво.
Это происшествие имело неожиданные последствия. Северов стал интересоваться тем, что происходит в стране, а когда царь отрекся от престола, это почему-то его не взволновало. Иван Алексеевич тогда даже упрекнул себя: «Как же я, потомственный дворянин, могу так равнодушно смотреть на гибель империи? Дворянин? Что собственно это значит? Чем я или мой отец отличались от простых людей, тех же матросов на моем судне? Наша с братом жизнь разве зависела от нашего дворянского звания?» Такие мысли все чаще приходили к Ивану Алексеевичу, он долго и мучительно над ними размышлял, но ответа не находил. Эмигрант Хайров стал уже забываться, как вдруг неожиданно напомнил о себе.