Фонарь на бизань-мачте - [136]

Побродив еще по аллеям сада, они возвратились домой, разморенные зноем и длинной прогулкой.

Однако во время завтрака обе опять оживились и с увлечением болтали о модах и тряпках под неодобрительным взглядом Неутомимого. «Не только ты, меня многие осудили бы так же сурово и даже сочли бы погибшей женщиной, когда бы прослышали, что за моим столом сидела Гортензия и я еще потчевала ее отборным вином, — думала Фелисите. — Хуже того, я готова признать, что не было у меня подруги ближе, искренней, чем она. К дружбе, как и к любви, должна примешиваться пусть капелька восхищения, лишь тогда она будет долгой и неизменной, а я просто вынуждена восхищаться ею…»

Позавтракав, они облазали дом от погреба до чердака, после чего битый час играли с ребенком в комнате Фелисите. Когда он заснул, они прилегли отдохнуть: Фелисите и ее сынок — на широкой кровати под балдахином, Гортензия — на угловом диване. «Совсем по-семейному», — подумала, засыпая, Фелисите.

Когда солнце пошло на закат и стало прохладнее, они вышли из дома и, миновав аркаду, спустились на ту тропу, что вела к градирням.

— Я удивляюсь разнообразию ваших затей, — сказала Гортензия. — Был ли у вас какой-нибудь опыт, когда вы сюда приехали?

— Никакого, — ответила Фелисите. — Вот почему мы так медленно двигались. На первых порах мы лишь продолжали то, что было здесь начато раньше, а что касается нововведений — индиго, например, или хлопка, — то мы приступали к делу весьма осторожно. Сперва засеяли хлопком только один арпан. А убедившись, что урожай достигает четырнадцати килограммов с арпана, и это при смехотворно малой затрате труда, заметно расширили посевную площадь. Теперь, как вы сами видели утром, у нас двадцать пять арпанов в полном цвету. На следующий год будет вдвое больше: как раз сейчас пашут новый участок у самых гор. Мы пробуем. Все приходится принимать в расчет: климат, почвы…

Там, где тропа к градирням ответвлялась от той, что шла по берегу моря, они вступили под сень эбеновых, тамариндовых деревьев и египетской акации.

— Как вы наполняете бассейны? — спросила Гортензия. — Люди становятся в цепь?

Фелисите подавила улыбку.

— Вы так же несведущи, как и я была в те поры, когда мы сюда приехали, — сказала она. — Дело гораздо проще, чем кажется, но ведь с налету всего не сообразишь. Рассол в бассейнах мы держим на уровне между высокой и малой водой. Для этого то открывают, то закрывают затвор в канале, ведущем от моря, чтобы наполнить бассейны во время прилива или спустить излишек воды, когда наступает отлив.

Рабы с полными соли корзинами на головах рысцой пробегали к навесам. Фелисите и Гортензия обошли бассейны. В последних соль уже кристаллизовалась, и Гортензия, наклонившись, набрала ее в пригоршню.

— Вы были правы сегодня утром, — сказала она, — все это требует долготерпения. И еще — нельзя падать духом. Всегда можно начать дело заново, если по-настоящему этого хочешь.

«Откуда она пришла и к чему стремится? — недоумевала Фелисите. — Когда она за собой следит, у нее манеры и речь светской женщины. Выбралась ли она из низов или, напротив, пала?»

…Три года спустя Гортензия написала Фелисите, что решила уехать. Она продала кафе и возвращалась в родной город, тоже Порт-Луи, но во Франции, в департаменте Морбиган. Прочитав письмо, молодая женщина поскакала в столицу, однако корабль, увозивший Гортензию, уже отплыл, и больше она от подруги не получила ни весточки…

Рабы насыпали соль в мешки из пандануса — их плели и в поместье, — и в ожидании переправки на грузовые лодки складывали под навесами. К ним примыкало маленькое двухкомнатное строение конторы, по фасаду которого вились лианы с красными цветами. Тут же стоял, повернувшись к песчаному побережью, невозмутимый и неподвижный, как изваяние, ослик.

Медленно опускались летние сумерки. Море и небо порозовели. Над водою кружились стайками фаэтоны, а уже севшие на деревья птицы начали вдруг испускать призывные крики.

— Пора возвращаться, — сказала Фелисите, — нельзя ходить безоружными в темноте.

Назавтра, стараясь держаться около паланкина, она уже ехала по дороге в Порт-Луи.

Госпожа Шамплер как будто воочию увидала себя в пресловутой комнате с желтыми занавесками. Лейтенант, голый по пояс, спал. «Обиженный на весь мир мальчишка, вот он кто», — подумала Фелисите. Она улыбнулась, вспомнив давнее утро, когда он точно таким предстал перед ней в первый раз. Прошло три года, и вот он снова избрал все тот же бессмысленный способ борьбы с непреодолимой страстью.

— Ну что ж, — тихо сказала Гортензия, — пока что хоть смойте с себя дорожную пыль.

Сразу же по приезде в Порт-Луи Гортензия предупредила ее:

— Не надо, чтобы вас видели в зале. Пройдете в ворота, а там — прямиком через черный ход.

Пока лейтенант спал, Фелисите целый час провела в ванной комнате. И спустя сорок лет она бы еще могла описать все флаконы и баночки с притираниями на туалетном столике. Ванна и таз блестели, точно серебряные, зеркала украшали все стены комнаты, а в углу примостился низкий диван с покрывалом из черного шелка.

Красиво причесанная, душистая, Фелисите нарядилась в бархатное зеленое платье, которое не преминула взять с собой, и тихо-смирно легла возле спящего лейтенанта.