Флоренс Адлер плавает вечно - [37]

Стюарт кивнул молодому человеку за стойкой администратора, которого знал в лицо, но не по имени. Быть сыном босса означало, что хотел Стюарт такого внимания или нет, но каждый сотрудник прекрасно знал, кем он являлся – и кем нет. Когда он часто заходил, то все от швейцаров до официантов и садовников были к нему добры, наверняка представляя, как однажды он будет выписывать им чеки. Но по мере его взросления, когда стало ясно, что он не собирался работать на отца, их терпение к нему будто начало иссякать.

Стюарт зашел в лифт вместе с носильщиком, Саем, и парой средних лет, которые могли с таким же успехом держать в руках таблички, гласящие, что они живут на главной улице Филадельфии. Не дожидаясь просьбы Стюарта, Сай нажал на кнопку второго этажа, где находились административные офисы отеля.

«Ковингтон» всегда привлекал определенный тип гостей – богатых белых протестантов, – но после повторного открытия их число возросло в разы. Стюарт заметил, что со временем его неприязнь к самому отелю перешла на тех людей, кто в нем проживал. И, конечно, на его отца, который следовал вере деда, что евреи – а еще, разумеется, негры – никоим образом не могли останавливаться в отеле, настолько великолепном, как «Ковингтон».

Это Флоренс указала Стюарту на дискриминацию еще в те времена, когда она занималась плаванием в Клубе «Амбассадор», и он помнил свой стыд за то, что никогда не обращал внимания на отсутствие еврейских имен в гостевых книгах.

– Поэтому ты не нравишься моим родителям, – объяснила Флоренс так просто, будто рассказала, почему опоздала на занятия. Сначала Стюарт изумился, настолько это было незнакомое чувство – знать, что он кому-то не нравится, – но затем он начал смотреть по сторонам. Когда он обратил внимание на посетителей обеденных комнат, баров и гостиных «Ковингтона», он увидел самую привилегированную элиту Восточного побережья, жаждущую провести свой отдых в мире, которого не существовало.

Сай высадил Стюарта на втором этаже, и Стюарт склонил голову перед его компаньонами. Он чувствовал, как по прибытии в офис что-то сжимается в груди, и дыхание становится более частым. Еще не было девяти утра, и за столом секретарши у отцовского кабинета никого не было. Он взял мятный леденец из стеклянной банки, которую секретарша держала возле пишущей машинки, и постучал в дверь кабинета.

– Кто там?

Стюарт не считал нужным представляться, учитывая, что отец сам вызвал его. Вместо этого он повернул ручку двери и вошел.

– Ты добрался до меня, как я вижу, – сказал отец, кидая взгляд на наручные часы.

– Добрался.

– Опоздав на двадцать три часа.

Стюарт не собирался реагировать.

– Я здесь, – сказал он и, не дожидаясь приглашения, сел в одно из двух кожаных кресел, что стояли лицом к столу, – дорогому баухаусовскому сооружению из красного дерева и стальных труб, которое по заказу отца доставили из Германии. Стюарт развернул леденец так громко и медленно, как только мог, и кинул его в рот.

Отец молча смотрел на него.

– Да? – спросил Стюарт, когда не мог больше терпеть его испытующего взгляда.

– Я слышал о Флоренс Адлер.

Стюарту не нравилось, как ее прекрасное имя звучало на языке отца, не нравилось, что он называл ее по имени и фамилии, как будто без этого Стюарт не понял бы, о ком шла речь.

– Откуда слышал? – спросил Стюарт.

– Неважно.

– Очень важно, вообще-то.

– Чаз сказал мне.

– Шеф? – Стюарт хотел бы спрятать выражение лица, но хорошим игроком в покер он не был. Неужто шеф Брайант был так глубоко повязан с отцом, что тут же побежал отчитываться в «Ковингтон», едва услышал о случившемся с Флоренс?

– Он волновался за тебя.

– Об этом он мог сказать мне.

В ответ отец зажег сигарету.

– Ты не можешь продолжать так вмешиваться в мою жизнь, – сказал Стюарт.

– С каких пор выражение сочувствия сыну превратилось во вмешательство?

– Я пропустил эту часть.

– Какую часть?

– Когда ты выражал сочувствие, – пояснил Стюарт, убирая в карман обертку, и взял в руки стеклянное пресс-папье, стоявшее на углу стола.

– Мне жаль, Стюарт. Действительно.

– Возможно, с этого стоило начать.

– Стюарт, правда. Ты ведешь себя смешно.

– Я веду себя смешно? Я веду себя смешно? Разве это я так жажду следить за своим двадцатичетырехлетним сыном, что заплатил его боссу, лишь бы того перевели на мой пляж?

– В этом все дело?

– У тебя не было права переводить меня на вышку Кентукки-авеню. И у тебя нет прав притворяться, что тебя волнует, как я переживаю смерть Флоренс. Плевать ты на нее хотел, пока она была жива.

– Она была совершенно нормальной девушкой. Я просто думал, что тебе лучше было бы тратить свое ограниченное время на что-то другое.

– И что это должно значить? – Стюарт заметил, что сжимает пресс-папье слишком крепко, и его ладонь покрылась потом.

Отец не ответил, только стряхнул пепел с сигареты в пепельницу, которую давно следовало опустошить.

– На самом деле ты хотел сказать, – продолжил Стюарт, – что я должен тратить свое время на кого-то, кто не был бы еврейкой.

– Я этого не говорил.

– Ага, все равно что сказал.

– Знаешь, что я думаю? – спросил отец.

Стюарт не ответил, только вернул пресс-папье на место и встал с кресла.