Фистула - [35]
Пять минут одиннадцатого. С первых же улиц SZ становилось ясно: этот своенравный город, самовольно провозглашённый аристократом, не желал замечать, что на сотни километров в любую сторону от него жизнь остановилась, забылась в глубоком прошлом. Единство футуристического архитектурного облика, технологичность и нечеловеческая просчитанность противоречили всему тому хаотичному и устаревшему убожеству, случайно дошедшему до наших дней: не только умирающим Старым Болотам, но и дурновкусным усадьбам типа капитанской, а также вечно серым муравейникам, в чьих тоннелях истопталась моя прежняя жизнь. Ансамбли элегантных белых и бледно-голубых строений временами украшали всплески неправдоподобно яркой зелени и витражные врезки эзотеричных фрактальных рисунков и коллажей, но эти детали, как драгоценности на старинных портретах каких-нибудь придворных дам, только подчёркивали общую холодность и расчётливость. Ровную решётку автомобильных дорог наложили на столь же ровную решётку скверов с покрытыми какой-то серебристой полиролью растениями, а перпендикулярно им поставили ряды сложенных из конструктора высоких зданий. Возникало ощущение, что на весь город наброшена тонкая сеть: где-то серо-зеленоватая, где-то палладиевая – решётчатая фактура всех поверхностей была заметна не сразу, но из-за неё любой элемент с трудом можно было воспринять в отрыве от целого. Фрагментарность оборачивалась ощущением всеобщей скреплённости, и казалось, что всё здесь состоит из каких-то особых, будто бы сверхпрочных и не подвластных времени материалов. Мне сразу вспомнился старенький разваливающийся вокзальчик на станции – нечто подобное никогда не могло бы появиться в границах SZ.
«Видишь, шурин, мой город,
настоебенивший до слёз».
Понемногу я начал различать потрясающее множество неприметных указателей-символов, объяснявших, куда идти, как воспользоваться той или иной услугой и как, на крайний случай, вызвать справку, которая уж точно объяснит, как узнать, куда идти и как воспользоваться той или иной услугой. Город-сеть был также и городом-текстом, где ни один сантиметр пространства не мог остаться вне классификации и практического назначения. Так что и диких пустырей, на которых хозяйничают собачьи стаи, а дети рискуют вернуться домой с прокушенными штанами, в SZ тоже не знали.
«Но жить здесь, нахуй, невозможно.
Поэтому я выстроил себе нормальный
дом…»
«Мечта, блядь, а не дом! В нём
виноградник есть, цветник и водоём…»
За тем, чтобы всё в этом городе шло как положено, следили тысячи пучеглазых камер: они приглядывали за неблагонадёжными человеческими телами со светофоров, фонарей, фасадов, ворот, рекламных плакатов, деревьев, а некоторые просто паря с воздуха. Мне не хотелось оставаться здесь надолго, не хотелось существовать в таком мире, под постоянным присмотром кого-то, кто собрался за тебя решать, правильно ли ты живёшь, порядочно ли поступаешь, не совершаешь ли чего-то, что этот кто-то решил объявить преступлением. Как в таком мире получится скрыть преступление? Тут нужно что то лучше неприметного лица. Нужно уметь оставаться вообще без лица.
«Не зря же, сука, танцевал я танцы
в присутствии начальства…»
Мы затормозили перед светофором, рекламировавшим бананово-лимонную газировку. Наконец я обратил внимание на горожан и почувствовал ещё большее отторжение. Из-за того, что одновременно каждое без исключения человеческое тело пользовалось здесь каким-то прогрессивным техническим приспособлением, возникало ощущение, что в SZ техника окончательно приросла к людям. Вот маленький мальчик катился на сверкающих автоматических роликах, уткнувшись в серебристый гаджет, а его отец катился следом на моноколесе и тоже уткнулся в гаджет, а мимо них пробежала фито-девушка в наушниках и с мигающим, синхронизированным с сердцем гаджетом на плече, а на неё обернулись двое и, вскинув руки, сфотографировали её обтянутый лосинами зад, а в них чуть не врезалась женщина с прыгучей механической собачкой, а собачка отпрыгнула от бестелесной пары на парящих досках, а пара пролетела мимо человека в здоровенном чёрном шлеме с горящими лампочками, а за ним шёл мужчина в наушниках, дышавший в металлическую коробочку и выпускавший сиреневый дым из краника в глотке, а за ним омоложенная старушенция скакала на прыгалке-кузнечике и разговаривала через имплантированный в подбородок микрофон, а поодаль молодой отец гулял за ручку с виртуальной дочерью, чья смеющаяся голова мгновениями исчезала из-за помех, а дорогу в это время переходили три одинаковые девушки и каждая читала голограмму рекламного каталога, проецируемую солнечными очками, а навстречу им шла, отрываясь от земли, синеволосая девочка-подросток и посылала свой голос через умную татуировку на ладони, а следом шёл мужчина, который беззвучно смеялся, видимо, какой-то передаче, транслируемой через небольшую золотистую антенну, торчавшую из виска. Конечно, всё это было, в общем-то, совершенно обычным делом, но в своей целокупности и после зрелища жизни куда менее аугментированной, оставляло мерзотный осадок. Люди, для которых гаджеты были точно органы и которые добровольно купались в море бесконечных символов и искусственных голосов, вызывали у меня презрение и напоминали, что я не готов к такой жизни и никогда не буду готов. Мне хотелось даже, высунувшись из открытого окна автомобиля, прокричать им, что они жалкие и уродливые недозвери, не способные протянуть полчаса в тишине и без развлечений, не умеющие использовать технику иначе, чем по навязанному кем-то назначению, – но большинство наверняка бы даже не обернулись на этот крик. А вместе с этим я прекрасно понимал, что они (те из них, кто услышит) подумают обо мне, какими словами мне ответят, какими мыслями себя успокоят и как перескажут всё случившееся через сети своим несуществующим друзьям. Оставалось надеяться, что SZ – всего лишь эксцесс, а не настоящее будущее, которое и меня когда-нибудь проглотит. (Впрочем, разве сам я не подчинился одной, пусть не столь футуристичной технологии – ведь я постоянно проверял часы и следил за тем, чтобы они всегда показывали точное время, и этот контроль уже был неотделимой частью моего существа.) Десять двенадцать.
