Финансы Великого герцога - [17]

Сделать так, чтобы дон Рамон перестал править на острове.

Иными словами, устроить небольшую революцию.

Как мы старались показать, на своем веку герру Бинцеру пришлось пережить немало бурь; не обошлось и без маленьких революций. В государствах Центральной Америки, где подобные события происходят раз в несколько лет, это более или менее обычное дело: революции — естественное средство, к которому прибегают, когда ничего другого не остается. Герр Бинцер достаточно долго прожил в упомянутой части света, чтобы усвоить распространенные там взгляды; и хотя поначалу мысль, что теперь он находится в Европе, несколько пугала его, ему потребовалось немного времени, чтобы вспомнить опыт Португалии и Турции. Разве кто-то вмешался, когда началась расправа над их правителями? Если память не изменяет герру Бинцеру — нет; и разве не справедливо предположить, что с тем же успехом можно будет провернуть дело на маленькой Менорке?

Недвусмысленно ответив на этот вопрос энергичным ругательством, герр Бинцер вошел в гостиницу. Пообедав, он ушел в свою комнату и, проведя полчаса в одиночестве и раздумьях, пригласил к себе сеньора Луиса Эрнандеса.

Сеньору Луису было двадцать семь лет, и он был сыном Порфирио Эрнандеса, владельца «Универсаля»; однако вряд ли отыщется сын, который бы так не походил на своего отца. Старик Порфирио держал гостиницу уже тридцать лет, он был флегматичен и происходил из древнего меноркского рода; за свои шестьдесят лет он привык к тому, что каждый день солнце всходит на безоблачном небе, ветер играет листьями пальм, а народом правят Рамиросы, обходясь с ним мягко, но обременяя тяжелыми налогами. Одно представлялось ему таким же естественным, как другое, и мысль, что в заведенном порядке может произойти хоть какое-то изменение, никогда не приходила ему в голову. Жизнь текла однообразно, доходы были малы, но, пока никто не заставлял его надрываться на работе и пока он не голодал, такая жизнь его устраивала. Будучи приверженцем подобной жизненной философии, которую он, впрочем, никогда бы не смог для себя сформулировать, старик Порфирио взирал на своего сына Луиса, названного в честь великого герцога, в правление которого он родился, с чувством, близким к отеческой тревоге. По меноркским меркам, юность Луиса была бурной. Он всем был недоволен. Менорка обнищала и погрузилась в дремоту. Денег не было — всё забирали налоги. При подобном положении дел гостиничный бизнес не имел никаких перспектив, а другого занятия для деятельного человека здесь не находилось. А Луис — как ни удивительно — был очень деятельным человеком, что иногда заставляло сеньора Порфирио усомниться в супружеской верности почтенной сеньоры Эрнандес. Разбогатеть — вот о чем мечтал Луис день и ночь. Только старость Порфирио удерживала его от того, чтобы отправиться в Америку; старик вот-вот мог умереть, и Луис опасался, что, не оказавшись на месте вовремя, упустит наследство — вот почему он оставался на Менорке и довольствовался тем, что вынашивал грандиозные планы. Он нашел себе единомышленников, и они стали устраивать тайные сходки, на которых проклинали родной остров и тратили время в пустых мечтаниях о том, как им заполучить власть и богатство. Похоже, континентальный ветер наконец принес бациллы недовольства и на Менорку.

От постояльцев отеля Луису удалось нахвататься английского и немецкого, и высшим его наслаждением стало изливать горечь сердца иностранным гостям. Герр Бинцер из Франкфурта тотчас околдовал его: Луис завидовал его богатству и никак не мог отделаться от мысли, что заставляет этого состоятельного иностранца так долго оставаться на Менорке. Несколько раз Луис пытался сблизиться с герром Бинцером, но тот резко пресекал все его попытки. С тем большим нетерпением Луис поспешил к герру Бинцеру, когда тот пригласил его подняться к себе.

Когда Луис вошел в комнату, немец сидел, небрежно откинувшись на спинку единственного кресла; в уголке рта у герра Бинцера висела сигара, а руки немца были погребены в карманах брюк. Рядом на столе лежала чековая книжка и высокая стопка золотых монет, при виде которых глаза у Луиса невольно расширились. Заметив молодого меноркца, герр Бинцер встал и пробормотал какое-то приветствие, что было с его стороны небывалой любезностью. Луис заметил, что лицо у герра Бинцера красное и опухшее.

— Guten Tag,[26] герр Бинцер, — с поклоном ответил Луис, радуясь возможности продемонстрировать свои познания в немецком.

— Так-так, — отозвался герр Бинцер по-немецки, — вы знаете мой язык, сеньор Эрнандес!

Говорить меноркцу «сеньор», если он не является главой семьи, уже не было принято; герр Бинцер прекрасно знал это и своим приветствием подчеркивал, что считает молодого Луиса главным в семействе Эрнандес. Луис слегка зарделся от такой лести и замолчал — возможно, правильно оценивая свои познания в немецком.

Герр Бинцер заметил его неуверенность:

— Сеньор Эрнандес, если позволите, я предпочел бы говорить по-испански. Я так долго жил за границей, что успел забыть родной язык. Но мне приятно встретить в вас, сеньор Эрнандес, человека, которому даже здесь, на Менорке, удается сохранять связь с большим миром!