Фима. Третье состояние - [41]

Но какие еще «уроки», парень? Какой там «свет небес»?

Прошлогодний снег. Прошлогодний смех.

Я бы повесил обоих.

Смотри, что они с тобой сделали, дурачок.

Это твоя проблема, голубчик”.

– Да ведь это и есть корень всякого зла! – вскричал внезапно Фима в своей пустой кухне, словно именно в эту минуту его посетило слепящее вдохновение, будто сверкнуло в его голове невероятное в своей простоте решение проблемы реактивного движителя для суши. Да ведь это основная ошибка. Нет этой “другой стороны”, как говорили наши мудрецы, отсюда и наши несчастья. Нет “моей проблемы”! Как нет и “ее проблемы”, “его проблемы”, “их проблемы”. Есть только НАША ПРОБЛЕМА.

Вот и корейский электрочайник кипит, и если не выключишь его или не нальешь в него воды, то судьба его будет такой же, как и судьба предшественника. И вообще, кто тут заказывал кофе? Ведь две чашки уже выпил. Хватит, пора снова вернуться в торговый центр, потому что конверт ты хоть и не забыл украсить маркой и прихватить с собой, но вытащить из кармана и опустить его в почтовый ящик ты забыл, сосредоточившись на чайнике. Что с тобою будет, мой господин? Когда уже ты станешь человеком?

14. Личность выдающегося финского полководца раскрыта

В один из пятничных вечеров накатило на него вдохновение, и он потешил всю компанию рассказом о том, как призвали его на резервную службу во время Шестидневной войны, велели ему, одному художнику и двум профессорам залечь на пустынном холме неподалеку от иерусалимского квартала Арнона, дали им бинокль и полевой телефон и приказали не спать ни в коем случае. На соседнем холме иорданские солдаты установили несколько минометов и пулемет; солдаты преспокойно себе расхаживали, словно скауты, готовящиеся к лагерному костру А когда иорданцы закончили все приготовления, то открыли огонь по Фиме и его товарищам.

– Догадайтесь, – сказал Фима, – каков был мой первый порыв? Нет. Отнюдь не убежать. И не ответить огнем на огонь. А просто позвонить в полицию и пожаловаться, что тут несколько психов, они нас отлично видят и все-таки стреляют, будто холм наш безлюден. Кто я им? Друг-приятель? Соблазнитель их женщин? Что они вообще обо мне знают? Нужно вызвать полицию, пусть приедут поскорее и разберутся с ними. Так я в ту минуту чувствовал.

Передовица в газете “Ха-Арец” показалась Фиме намеком на определенное смягчение позиции правительства. Этакий сигнал о готовности взвесить по крайней мере одно из слагаемых официальной правительственной линии. В этом Фима узрел подкрепление собственной теории маленьких сдвигов. И он поспешно собрал Революционный совет на срочную утреннюю встречу в аудитории семинарских занятий Цви Кропоткина, в кампусе Еврейского университета на горе Скопус в Иерусалиме. Фима объявил собравшимся, что изменил свое намерение и отложил визит в Тунис. Мирный процесс на сей раз следует начать не оперным аккордом в стиле Садата и Бегина, а как раз обменом мелкими жестами доброй воли, и, быть может, именно они смогут постепенно раскрошить стены ненависти и злобы, создадут первичные вибрации эмоциональной оттепели. Осцилляции в духе Джеймса Джойса, а не размах в стиле Шекспира. Тропизм предпочтительнее катаклизма. Предложение, включенное в повестку дня, состоит в следующем: Организация освобождения Палестины (ООП) берет на себя миссию по спасению остатков еврейства Эфиопии. Или еврейства Йемена. Мы посылаем благодарственное письмо в штаб руководства ООП, находящийся в Тунисе, нарушая таким образом табу – тотальный запрет на контакты с ООП. Цви Кропоткин ошибается, надеясь на американское давление. И уж наверняка ошибается Ури Гефен, считающий, что ситуация должна стать еще более невыносимой, прежде чем появятся положительные сдвиги. Оба эти подхода выражают тайную склонность израильских левых “голубей” выжидать – в надежде на изменение ситуации, вместо того чтобы действовать. Даже если это ограниченное действие.

И вдруг охватила его тоска по Ури – по его широким плечам, его шуткам, его звучному, теплому смеху, по его манере наставника молодежи, по его крестьянскому обычаю обнимать за плечи, по его привычке тыкать тебе кулаком в живот этаким боксерским ударом, сопровождая тычок словами: “Поди-ка сюда, Салман Рушди, где же ты прячешься от нас?” И после торопливо обнюхать, демонстративно сморщить нос и заявить: “Сколько времени ты уже не менял рубашку? Со дня похорон Бен-Гуриона?” И еще: “Ладно, хорошо. Вперед. Если выхода нет, то задвинь нам небольшую лекцию о христианских сектах аскетов, но только сначала возьми себе немного копченого мяса. Или ты у нас уже принял ислам?”

Тоска по теплу в голосе Ури, теплу его тела вызвала у Фимы желание немедленно вложить свои бледные пальцы в огромную ладонь друга, узловатую, веснушчатую ладонь каменотеса, что всегда вызывало в нем разряд, мигом придававший неожиданный поворот в дискуссии. Как случилось это три недели назад в доме Цви Кропоткина, когда Шула выразила тревогу по поводу волны исламского экстремизма и Фима потряс всех, подробнейше изложив идею, согласно которой ссора между евреями и арабами – не более чем исторический эпизод, которому от силы сто лет, всего лишь горькая драчка за земельные участки, но настоящая угроза другая – и она никуда не делась – пропасть между евреями и христианами.