Фима. Третье состояние - [106]

Вернувшись, он присоединился к Дими, опустился рядом с ним на колени на ковер в углу комнаты и спросил:

– Знаешь ли ты легенду о материке под названием Атлантида?

– Знаю. Однажды я видел по телевизору передачу. И это не совсем легенда.

– А что же? Реальность?

– Конечно же, нет.

– Значит, не легенда, но и не реальность?

– Миф. А миф отличается от легенды.

– Где же находилась Атлантида?

Дими легонько крутанул глобус, мягко положив бледную ладошку на океан, пронзительно голубевший своими глубинами, рука оказалась между Африкой и Южной Америкой, и пальцы мальчика светились, точно призраки, озаренные встроенной в глобус лампочкой.

– Вот здесь примерно. Но какая разница. Это ведь все придуманное.

– Скажи, Дими, остается ли что-нибудь после того, как мы умираем?

– А почему нет?

– Ты веришь, что дедушка слышит нас сейчас?

– А что особенного в том, чтобы слышать.

– Но он может нас слышать?

– Почему бы и нет?

– И мы тоже можем его слышать?

– В мыслях. Да.

– Тебе грустно?

– Да. Нам обоим грустно. Но мы не расстались. Можно продолжать любить.

– Значит, можно не бояться смерти?

– Это же невозможно.

– Скажи, Дими, ты ужинал сегодня?

– Я не голоден.

– Дай мне руку.

– Зачем?

– Просто так. Чтобы почувствовать.

– Почувствовать что?

– Просто почувствовать.

– Хватит, Фима. Иди к друзьям.

И беседа оборвалась, потому что в комнату ворвался доктор Варгафтик, раскрасневшийся, задыхающийся, негодующий, словно явился он для того, чтобы немедленно, сию же минуту пресечь чинимые тут безобразия, а не чтобы выразить соболезнования. Фима вдруг увидел легкое сходство между доктором Варгафтиком и Давидом Бен-Гурионом, рычавшим на отца во время прогулки сорок лет назад. Вместе с доктором пришла и Тамар Гринвич, испуганная, всхлипывающая, вся источающая сочувствие. Фима встретил их, терпеливо принял и рукопожатия, и объятия, но так и не уловил, что они говорят. Губы его сами по себе в рассеянности бормотали:

– Ничего. Не страшно. Бывает. Случается.

Похоже, что и они не разобрали ни единого слова. И очень быстро получили по стакану горячего чая.

В половине девятого, вновь устроившись в отцовском кресле, умиротворенно скрестив ноги, Фима отверг йогурт и бутерброд с селедкой, которые Теди поставил перед ним. И отстранил руку Цви, пытавшегося положить ему ладонь на плечо. И отказался от шерстяного одеяла, которым Шула собиралась накрыть его колени. Коричневый конверт, который Нина достала из своего портфеля, Фима вдруг протянул ей и велел прочитать завещание вслух.

– Сейчас?

– Сейчас!

– Невзирая на то, что принято…

– Невзирая на то, что принято.

– Но, Фима…

– Сейчас, пожалуйста.

Поколебавшись, обменявшись быстрыми взглядами с Цви, с Яэль и Ури, Нина подчинилась. Извлекла из конверта два листка убористого машинописного текста. И в тишине, воцарившейся в комнате, принялась читать – сперва смущенно, затем голосом профессионала, ровным, суховатым. Поначалу подробно излагались детальные, педантичные распоряжения, касающиеся порядка похорон, дней поминовения, надгробного камня. А затем – о материальном. Борис Барух Номберг завещал разделить двести сорок тысяч американских долларов неравными частями между шестнадцатью организациями, учреждениями, объединениями, комитетами, чьи названия перечислялись в документе в алфавитном порядке, и рядом с каждым из названий указывалась завещанная сумма. Список возглавляла Ассоциация содействия религиозному плюрализму, а замыкала средняя школа, где ревностно изучали Священное Писание. После средней школы и перед подписями покойного, адвоката-нотариуса и свидетелей следовали строки: “Кроме имущества, что на улице Рейнес в Тель-Авиве, о котором будет сказано в Приложении, все, мне принадлежащее, переходит к моему единственному сыну Эфраиму Номбергу Нисану, которому ведомо умение отличать Добро от Зла. Выражаю надежду, что отныне и в дальнейшем он не удовлетворится тем, что умеет отличать Добро от Зла, а посвятит свои силы и таланты свои тому, что будет творить Добро, воздерживаясь, насколько это возможно, от всякого Зла”.

Перед подписями был еще один абзац, написанный от руки стремительным почерком: “Данный текст совершен и подписан в добром здравии и трезвом уме здесь, в Иерусалиме, столице Государства Израиль, в месяц мархешван, 5749 года от Сотворения Мира, он же – 1988 год в Летоисчислении Народов, он же – сороковой год не завершенного доселе Возрождения Независимости Государства Израиль”.

Из Приложения выяснилось, что имущество на улице Рейнес в Тель-Авиве, о существовании которого Фима вообще не имел ни малейшего понятия, – это средних размеров жилой дом, квартиры которого сдавались внаем. И этот дом по завещанию получал “мой любимый внук, радость души моей, Исраэль Дмитрий, сын Теодора и Яэль Тобиас, и в наследство вступит Исраэль Дмитрий по достижении восемнадцати лет, а до сего времени управлять имуществом будет моя дорогая невестка, госпожа Яэль Номберг Нисан Тобиас, урожденная Левин, которой предоставляется право пользования данной собственностью по собственному усмотрению и без причинения ущерба, но основной капитал отходит ее сыну, моему внуку”.

Из Приложения также следовало, что отныне Фима – единственный владелец среднего по размеру, но солидного, приносящего стабильную прибыль косметическо-парфюмерного предприятия. Он также унаследует квартиру, в которой родился и вырос и где скончались оба его родителя с разницей в сорок с лишним лет. Отныне он хозяин жилища в пять просторных комнат с широкими подоконниками, на третьем этаже, в тихом, престижном районе, обставленного добротно, богато, в старинном стиле Центральной Европы. Также Фиме отходили различные акции, ценные бумаги, участок земли под застройку в квартале Талпиот, открытые и закрытые счета в банках Израиля и Бельгии, сейф, в котором хранились наличные деньги и украшения, среди них – и те, что принадлежали его матери, изделия из золота и серебра, инкрустированные драгоценными камнями. Унаследовал он и библиотеку, насчитывавшую несколько тысяч томов, включая полное издание Талмуда Вавилонского и Талмуда Иерусалимского, другие книги со священными текстами в красноватых сафьяновых переплетах, обширное собрание сборников раввинистических толкований Священного Писания, и некоторые из этих книг были истинной библиографической редкостью, а еще несколько сот романов на русском, чешском, немецком и на иврите, две полки, тесно заставленные справочниками по химии, сборники стихов Ури Цви Гринберга, среди которых были и редкие издания, которые не сыскать даже у букинистов, философские труды доктора Исраэля Элдада на темы Священного Писания, собрания сочинений выдающихся еврейских историков – Генриха Греца, Шимона Дубнова, Иосефа Гдалии Клаузнера, Давида Кауфмана, Эфраима Элимелеха Урбаха, небольшое собрание старинных эротических книг на немецком и чешском, которые Фима прочесть не мог. В дополнение ко всему он теперь владел солидной коллекцией марок и стальных монет, девятью летними костюмами и шестью зимними, двумя дюжинами галстуков и редкой красоты тростью с серебряным набалдашником.