Философский экспресс. Уроки жизни от великих мыслителей - [22]
Наследие Руссо огромно. Это в том числе и романтические открытки, слезливые голливудские фильмы, эмодзи в виде сердечек и сентиментальные мемуары. Вам приходилось говорить: «Мне нужно выплакаться»? Поблагодарите Руссо. Вы кому-нибудь советовали «дать волю воображению»? Вы руссоист. Быть может, в разгаре спора у вас вырывалось: «Ну и пусть в этом нет смысла, я так чувствую»? Руссо — ваш брат. Вам случалось лечить разбитое сердце, долго «вышагивая» злость? Снова Руссо. Если муж когда-нибудь тащил вас пройти десять километров в сырой холодный день, приговаривая: «Это тебе же на пользу», — вините Руссо. Именно он научил нас мыслить и чувствовать по-новому, иначе осознавать свои чувства.
Если в Новое время Декарта можно назвать «философом ума», то Руссо — «философ сердца». Он возвысил человеческие страсти, сделал чувства приемлемыми — не наравне с разумом, но близко. И это было нелегко. Во времена Руссо — в так называемый Век Разума — к играм воображения относились с подозрением. Двумя веками позже безусловный рационалист по имени Альберт Эйнштейн сказал: «Воображение важнее, чем знания»[47].
Велико искушение счесть Руссо эдаким наивным пасторальным луддитом, призывающим человечество вернуться к собирательству и охоте, а также драться у костра за приглянувшийся камень. Но он явно не подходит под это описание. Руссо говорил не о возврате в пещеру, но о переосмыслении отношений с природой — о том, чтобы сделать это пещеру более пригодной для жизни. Он предвидел возникновение экологических проблем за десятилетия до наступления промышленной революции и за столетия до того, как были проложены южнокалифорнийские автострады>{2}.
Тяга Руссо к природе никогда не была заветом, который он передавал своим последователям. Это был мысленный эксперимент. Что, если мы освободимся от искусственности, навязанной обществом, словно от излишков косметики, и откроем более истинных себя? Вот что предлагал Руссо. Под оболочкой образцового страхового агента кроется бунтарь-подстрекатель, внутри офисного сотрудника — энтузиаст-альпинист, желающий вырваться на свободу.
Покинув старую комнатку Руссо на острове, который уже не остров, я прикрываю глаза от солнца. Теперь у меня есть выбор: либо взять водное такси обратно до городка, либо прогуляться пешком. Я выбираю прогулку.
Иду один. У меня есть цель. Я отпускаю разум на свободу — но не слишком далеко, и у меня начинает получаться: «Нет, это говорит гордыня. Пусть она замолчит. Почувствуй контакт с землей. Вот так будет лучше».
Я нащупываю ритм. Ощущаю происходящее вокруг меня — пение птиц, приятное похрустывание щебня под ногами. Я иду, иду и снова иду. Начинают болеть ноги, я натер ступни. Но я продолжаю идти. Мне больно и одновременно приятно.
Я делаю неплохие успехи. Сколько, интересно, я сделал шагов? По привычке я разворачиваю к себе запястье, чтобы посмотреть на фитнес-браслет, но останавливаю себя. Делаю глубокий, жадный вдох, словно ныряльщик, поднявшийся на поверхность моря.
Где-то на полпути я ощутил легкий, но безусловный сдвиг в моем… в чем же именно? В сознании? Нет. В сердце. Все ожидания, которые роились в моем мозгу, — желание «постичь» Руссо, прийти к новым философским открытиям, — все это ушло. Я иду, но не чувствую себя тем, кто идет. Я сам и есть «иду», глагол без существительного.
Еврейский теолог Абрам Хешель называл Шаббат «святостью во времени»[48]. Прогулка — святость в движении. Душевный покой, который мы ощущаем все яснее с каждым шагом. Спокойствие, которое всегда с тобой.
Боль стремительно покидает меня. С каждым шагом я чувствую, как испаряется несомый мною груз, прибывает энергия, словно в мои ботинки, как в шины, кто-то подкачал воздух. Я чувствую твердь обетованную — как она строга и легка одновременно. И все шагаю дальше.
Солнце клонится к закату, и я ощущаю присутствие какой-то особой сущности, словно мои ноги ступают по спине огромного доброго существа. Я не могу назвать это существо, но я знаю — с неожиданной для самого себя уверенностью, — что оно старо как мир и появилось давным-давно, когда и слов-то еще не существовало.
4. Видеть, как Торо
Сегодня я сижу в «тихом вагоне». С другими пассажирами «тихого» мы переглядываемся доброжелательно и, конечно же, молча. Мы — соратники в негласной войне, солдаты в траншее нашего личного Дюнкерка, под вражеским огнем. Положение наше не из лучших, но мы держим рубежи. «Тихий вагон» — воплощение всего цивилизованного, что есть в цивилизации, оплот противостояния варварской какофонии за его пределами.
Едва ли за нами уверенная победа, судя по робким попыткам кондуктора упрекнуть непокорных пассажиров, нарушающих заявленную «Амтраком» «библиотечную атмосферу». В сердце своем мы, Тихие Люди, уже знаем, что битва проиграна. Кроме того, источник здешней тишины находится вовне. В головах у нас децибелы превышают все допустимые уровни. Вот она, жизнь в тихом отчаянии. Мы молчим лишь снаружи.
Но все это уже неважно — теперь, когда у меня с собой есть небольшая библиотека, а также блокнот и ручка, надежные в своей аналоговости. Тут внезапно поезд кренится вбок, и моя ручка — воплощение японского совершенства из нержавеющей стали, идеальный союз эстетики и эргономики — выскальзывает из пальцев.
Любознательный ученый и пытливый исследователь Эрик Вейнер пускается в путешествие по странам и столетиям, чтобы выяснить, почему в некоторых местах в разные эпохи расцветал творческий гений. По ходу дела он узнает, как гениям благоприятствуют неразбериха и хаос, отчего нам хорошо думается во время ходьбы, чем устрицы помогли шотландскому Просвещению и почему без чумы не началось бы Возрождение. Вейнер ходит по тем же дорогам, что и древние афиняне, современники династии Сун и обитатели нынешней Кремниевой долины, спрашивая себя, что витает в воздухе этих мест и можем ли мы повторить это там, где проживаем сами?
Эрик Вейнер, журналист и исследователь, отправился в путешествие по странам, признанным самыми счастливыми в мире, — Индия, Швейцария, Катар, Таиланд, Голландия, Исландия, Америка. Где же живет счастье? В сочетании реальных историй, психологии, науки и юмора автор находит ответы на этот и многие другие вопросы, предлагая путешественникам всего мира новый — «счастливый» — маршрут для поездок.
Впервые в науке об искусстве предпринимается попытка систематического анализа проблем интерпретации сакрального зодчества. В рамках общей герменевтики архитектуры выделяется иконографический подход и выявляются его основные варианты, представленные именами Й. Зауэра (символика Дома Божия), Э. Маля (архитектура как иероглиф священного), Р. Краутхаймера (собственно – иконография архитектурных архетипов), А. Грабара (архитектура как система семантических полей), Ф.-В. Дайхманна (символизм архитектуры как археологической предметности) и Ст.
Серия «Новые идеи в философии» под редакцией Н.О. Лосского и Э.Л. Радлова впервые вышла в Санкт-Петербурге в издательстве «Образование» ровно сто лет назад – в 1912—1914 гг. За три неполных года свет увидело семнадцать сборников. Среди авторов статей такие известные русские и иностранные ученые как А. Бергсон, Ф. Брентано, В. Вундт, Э. Гартман, У. Джемс, В. Дильтей и др. До настоящего времени сборники являются большой библиографической редкостью и представляют собой огромную познавательную и историческую ценность прежде всего в силу своего содержания.
Атеизм стал знаменательным явлением социальной жизни. Его высшая форма — марксистский атеизм — огромное достижение социалистической цивилизации. Современные богословы и буржуазные идеологи пытаются представить атеизм случайным явлением, лишенным исторических корней. В предлагаемой книге дана глубокая и аргументированная критика подобных измышлений, показана история свободомыслия и атеизма, их связь с мировой культурой.
Макс Нордау"Вырождение. Современные французы."Имя Макса Нордау (1849—1923) было популярно на Западе и в России в конце прошлого столетия. В главном своем сочинении «Вырождение» он, врач но образованию, ученик Ч. Ломброзо, предпринял оригинальную попытку интерпретации «заката Европы». Нордау возложил ответственность за эпоху декаданса на кумиров своего времени — Ф. Ницше, Л. Толстого, П. Верлена, О. Уайльда, прерафаэлитов и других, давая их творчеству парадоксальную характеристику. И, хотя его концепция подверглась жесткой критике, в каких-то моментах его видение цивилизации оказалось довольно точным.В книгу включены также очерки «Современные французы», где читатель познакомится с галереей литературных портретов, в частности Бальзака, Мишле, Мопассана и других писателей.Эти произведения издаются на русском языке впервые после почти столетнего перерыва.
В книге представлено исследование формирования идеи понятия у Гегеля, его способа мышления, а также идеи "несчастного сознания". Философия Гегеля не может быть сведена к нескольким логическим формулам. Или, скорее, эти формулы скрывают нечто такое, что с самого начала не является чисто логическим. Диалектика, прежде чем быть методом, представляет собой опыт, на основе которого Гегель переходит от одной идеи к другой. Негативность — это само движение разума, посредством которого он всегда выходит за пределы того, чем является.
В монографии на материале оригинальных текстов исследуется онтологическая семантика поэтического слова французского поэта-символиста Артюра Рембо (1854–1891). Философский анализ произведений А. Рембо осуществляется на основе подстрочных переводов, фиксирующих лексико-грамматическое ядро оригинала.Работа представляет теоретический интерес для философов, филологов, искусствоведов. Может быть использована как материал спецкурса и спецпрактикума для студентов.