Философский дневник. 1901-1910 - [4]

оба момента — и засыпания (хотя этого я не сознаю) и

пробуждения, который сознаю. В смерти же я знаю мо-

мент пробуждения (хотя и не сознаю его) и момент умира-

ния, который сознаю».

Жизнь Толстой сравнивал со сновидением: как снови-

дение относится к жизни настоящей, так наша настоящая

жизнь относится к жизни после пробуждения, т. е. смерти.

13

Жизнь в сновидении происходит вне времени и вне про-

странства, реальности: общаешься с умершими как с жи-

выми, хотя знаешь, что они умершие. Жизнь есть сон, и

часто к старости, как к концу времени сна, нелепость этой

жизни становится все яснее и яснее. И вот в последний год

жизни Толстой записывает в Дневник: «Мы живем безум-

ной жизнью, знаем в глубине души, что живем безумно, но

продолжаем по привычке, по инерции жить ею, или не

хотим, или не можем, или то и другое, изменить ее» (16

июля).

Отсюда мысли Толстого о безнравственности прави-

тельства, которое человек не должен поддерживать. Рус-

ский народ избегает власти, удаляется от нее. «Он готов

предоставить ее, скорее, дурным людям, чем самому за-

мараться ею. Я думаю, что если это так, то он прав. Все

лучше, чем быть вынужденным употребить насилие. По-

ложение человека под властью тирана гораздо более со-

действует нравственной жизни, чем положение избирате-

ля, участника власти. Это сознание свойственно не толь-

ко славянам, но всем людям. Я думаю, что возможность

деспотизма основана на этом» (30 марта 1905 г.).

Эти воззрения Толстого близки к трактату великого

американского мыслителя Генри Дэвида Торо «О граж-

данском неповиновении» (1849). Перечитывая его, Толстой

записал в Дневнике 14 апреля 1903 г.: «Читал Торо и ду-

ховно поднялся». Никогда и ни о ком не отзывался Тол-

стой столь высоко. Мысли Торо были настолько необходи-

мы Толстому, что он возвращался к ним постоянно. В ста-

тье «К политическим деятелям» (1903) он написал слова, исполненные огромной силы обличения и убежденности:

«Мало известный американский писатель Торо в своем

трактате о том, почему человек обязан не повиноваться

правительству, рассказывает, как он отказался заплатить

американскому правительству 1 доллар подати, объяснив

свой отказ тем, что не хочет своим долларом участвовать в

делах правительства, разрешающего рабство негров. Разве

не то же самое может и должен чувствовать по отношению

своего правительства не говорю уже русский человек, но

гражданин самого передового государства Америки...» Од-

14

нако о революции 1905 г. Толстой высказывался вполне

определенно: «Во всей нынешней революции нет идеала.

И потому не революция, а бунт» (3 ноября 1905 г.).

В развернувшейся революции Толстой усматривал «три

сорта людей», и он воспринимал их негативно: «1) Консер-

ваторы, люди, желающие спокойствия и продолжения при-

ятной им жизни и не желающие никаких перемен. Недо-

статок этих людей — эгоизм, качество — скромность, сми-

рение. Вторые — революционеры — хотят изменения и берут

на себя дерзость решать, какое нужно изменение, и не бо-

ящиеся насилия для приведения своих изменений в испол-

нение, а также и своих лишений и страданий. Недостаток

этих людей — дерзость и жестокость, качество — энергия и

готовность пострадать для достижения цели, которая пред-

ставляется им благою. Третьи — либералы — не имеют ни

смирения консерваторов, ни готовности жертвы револю-

ционеров, а имеют эгоизм, желание спокойствия первых и

самоуверенность вторых» (23 декабря 1905 г.).

Особенно огорчили Толстого перспективы достижения

революционерами власти. Как бы зря сквозь десятилетие, он писал незадолго до смерти: «Когда революционеры до-

стигают власти, они неизбежно должны поступать так же, как поступают все властвующие, т. е. совершать насилия, т. е. делать то, без чего нет и не может быть власти» (10

октября 1910 г.).

Протест против л ж е ц и в и л и з а ц и и , которую нес с

собою XX век, проявлялся у Толстого в различных фор-

мах. Говоря о том, что его сравнивают с Ж. Ж. Руссо, он замечает: «Я многим обязан Руссо и люблю его, но

есть большая разница. Разница та, что Руссо отрицает

всякую цивилизацию, я же отрицаю лжехристианскую.

То, что называют цивилизацией, есть рост человечества.

Рост необходим, нельзя про него говорить, хорошо ли

это или дурно. Это есть, — в нем жизнь. Как рост дерева.

Но сук или силы жизни, растущие в суку, неправы, вред-

ны, если они поглощают всю силу роста. Это с нашей

лжецивилизацией» (6 июня 1905 г.). Все это не мешало

Толстому делать подчас весьма парадоксальные заявле-

ния, например 15 августа 1910 г.: «Вместо того, чтобы

15

учиться жить любовной жизнью, люди учатся летать. Ле-

тают очень скверно, но перестают учиться жизни любов-

ной, только бы выучиться кое-как летать. Это все равно, как если бы птицы перестали летать и учились бы бегать

или строить велосипеды и ездить на них». Или ограничи-

тельное суждение о роли науки в современном мире: «Су-

еверие науки подобное суеверию церкви в том, что будто

бы те знания, которые приобретены теми немногими, ос-

вободившими себя от необходимого для жизни труда, суть

те самые знания, называемые ими наукой, которые нуж-

ны для всех людей!» (конец июня 1910 г.).

В этом же ряду идут рассуждения Толстого о физиологи-