Философия уголовного права - [108]

По Вольфу, все наказания сводятся к идее правоохраны, необходимой постольку, поскольку необходимо отвращение вреда, причиняемого преступлением.

Кант. Практический разум человека (нравственное веление совести), направленный к осуществлению во внешнем мире того, что дознано его теоретическим разумом, ставит для воли законы деятельности, к исполнению которых она должна стремиться. Высший закон его – желать нравственное добро и осуществлять его; вот почему «практический разум» Канта имеет значение внутреннего нравственного регулятора человеческой деятельности. Этот-то практический разум, ставящий человеку безусловно обязательные требования (категорические императивы, аксиомы, не подлежащие проверке), с одной стороны, делает всех людей существами самостоятельными, не могущими быть простыми орудиями в руках других людей; с другой – он, безусловно, требует, чтобы зло преступления смывалось наказанием. Лицо, совершившее преступление, должно быть наказано сообразно своей вине и независимо от каких бы то ни было посторонних соображений: если даже государству предстоит завтра разойтись, оно должно казнить сегодня последнего убийцу, оставшегося в тюрьме. Но зато никакие цели полезности не могут оправдывать наказания: человек как лицо не должен служить вещью, не должен быть приносим в жертву посторонним от его вины целям. Величина кары определяется тем же началом безусловной справедливости; кара должна соответствовать вине по началу талиона: за смерть – смерть, за личные обиды – унизительные наказания, за изнасилование – кастрация, за имущественные преступления – отдача преступника в рабство и работу на время или навсегда; совершая какое-либо нарушение, лицо тем самым изъявляет согласие, чтобы и ему сделали то же, что он сделал другому; но на иные последствия он согласия не дает.

Цахариэ, принимая исходную точку Канта, ставит себе задачей лишь теоретическое разрешение вопроса о соответствии между карой и виной, который был самым слабым местом Канта. Всякое преступление, говорит он, есть вторжение в сферу свободы другого лица; следовательно, по началу морального возмездия преступник настолько же должен быть стеснен в своей свободе, насколько он вторгся в сферу чужой свободы. Величина этого вторжения может быть измерена арифметически: убийство или продажа в рабство есть полное лишение свободы, следовательно, виновные в таких нарушениях должны быть лишены свободы навсегда; кража или поджог имущества есть вторжение в чужую свободу на такую величину, которую представляет ценность украденного или истребленного имущества, выраженного в числе рабочих дней, – на столько дней и должен быть лишен свободы преступник, с употреблением его на работы.

Генке задался той же задачей, как и Цахариэ; и он становится на сторону кантовской теории, и он ищет лишь теоретическое начало соответствия между карой и виной, но находит его не во внешней мерке, как Цахариэ, а во внутренних условиях преступника. Так как кара направляется на личность преступника, то возмездие, по Генке, до тех пор не может быть признано достигнутым, пока злая воля, против которой направлено наказание, не сменится доброй волей; другими словами: кара назначается за вину, но размеры ее определяются исправимостью преступника.

К кантовской теории весьма близка теория Гербарта, которая, видя в наказании меру нравственного возмездия, признает его необходимым по эстетическим основаниям. Преступление вызывает неудовольствие обиженного против преступника; это неудовольствие нарушает нравственную гармонию, которая необходима для общежития, и потому должно быть парализовано наказанием. Наказание примиряет преступника с обиженным и с целым обществом и восстанавливает гармонию, нарушенную неудовольствием, которое вызвано преступлением. Те же идеи развиваются Гейером. Искупление греха перед божеством сменилось искуплением вины перед обиженным при посредстве общественного вмешательства; там и здесь цель наказания одна – примирение с обиженным.

Согласно Бару (Die Grundlagen des Strafrechts, 1869), право принадлежит к области нравственности, морали; оно есть человеческая мораль в общественных отношениях. Но по естественному ходу вещей все согласное с моралью вызывает нашу похвалу, все несогласное с ней – порицание, неодобрение. Порицание прежде всего относится к нехорошему делу; но дело неотделимо от деятеля, оно захватывает и деятеля. Порицание имеет чрезвычайно широкие рамки – от суждения до полного уничтожения (Friedlosigkeit); переходя к государству, оно создает право распорядиться участью виновного: jus laesi infinitum; по мере цивилизации это распоряжение смягчается. Порицание есть деятельность внешняя, отдельная от преступника: чувствует он ее или нет – безразлично. Мера порицания и роды наказаний определяются историческими факторами, не имея характера неизменности и постепенно смягчаясь под влиянием сознания, что наказание есть зло не только для наказываемого, но и для карающего[191].

Таковы теории морального возмездия. Их историческая заслуга очень велика. В государственной деятельности той эпохи, когда Кант выступил с теорией наказания как понятия нравственного, господствовало самое широкое владельческо-полицейское направление. Преступник рассматривался как простое средство в руках государственной власти, кара – как одна из ступенек государственного абсолютизма. Горячий протест Канта и его школы против такого отношения к преступнику не остался напрасен; теоретическое выставленное им впервые начало, что кара имеет свою меру в преступлении, а не в интересах, связанных с применением наказания, было принято с благодарностью позднейшей наукой и легло краеугольным камнем в современное учение об уголовно-юридическом вменении. Но, одушевленные борьбой с крайностями государственного абсолютизма, пораженные отсутствием нравственной идеи в его тогдашней деятельности, представители теорий морального возмездия сами вдались в крайность, выставив сенсуальное понятие личной справедливости единственным, исключительным основанием кары; вот почему они и не могли разрешить всесторонне вопроса об основах права наказания. Так, прежде всего внимание наше останавливается на том, что эти теории не указывают, каким образом моральные веления совести требуют материальных мер репрессии, почему нужно наказание, а нельзя просто предоставить виновного угрызениям его совести. Выходя из начала этих теорий, Бар видит в наказании только порицание общества; заметим, что принудительный характер современных мер его есть не более как случайный результат исторической жизни человечества, несущественный для кары и могущий быть отброшенным впоследствии; но порицание принадлежит обществу, наказание – государству. Держась своей исходной точки, представители этих теорий должны бы были признать не только право государства назначать наказания за морально-дурные дела, но и обязанность давать награды за дела морально-добрые: вывод, от которого все они благоразумно удержались. Вместе с тем причинение зла бесцельного, каким является кара по этим теориям, по меньшей мере, настолько же противоречит индивидуальной совести, как и оставление преступника без наказания. Гербарт пытается отклонить этот упрек, видя в наказании средство восстановления общественной гармонии, нарушенной преступлением. В основе эта мысль верна: преступление, действительно, нарушает гармонию в личной и общественной сфере. Но он не доказывает, почему именно для восстановления этой гармонии необходимы принудительные меры над личностью, почему недостаточны одна гражданская юстиция и голос общественного мнения. Разрешение защитниками теорий морального возмездия вопроса о соответствии между карой и виной также не может быть признано удовлетворительным. Тальон Канта применим далеко не ко всем случаям, а в других ведет к жестокостям, расходящимся с нашей совестью. Цахариэ, рассматривая преступление, говорит о «свободе» в одном смысле, а рассматривая кару, употребляет то же выражение в другом смысле и прикрывает погрешности своих построений игрой на созвучиях. Генке, требуя соразмерять величину кары с тем, исправился или не исправился преступник, расходится с существенным началом теорий возмездия, по которому кара должна определяться прошедшим (quia peccalum est), а не будущим обстоятельством.