Философия и событие. Беседы с кратким введением в философию Алена Бадью - [17]

– Я думаю, что в случае любви семья выступает тем же, что государство в политике. В тексте «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельс с полным основанием связал все эти три термина – семью, частную собственность и государство. Семья – это то, что полагают в качестве социализированного продукта любви, как и государство – то, что полагают в качестве продукта политики. Но, правда, государству не обязательно нужна политика. Я даже утверждал, что государство, по своей сути, всегда деполитизировано. Оно занимается управлением, а не работает с принципами. Точно так же семья, как всем хорошо известно, может прекрасно обходиться без любви.

Взаимоотношение между семьей и любовью ставит те же проблемы, что и взаимоотношение между государством и политикой. В актуальных условиях ни одна политика не может действовать так, словно бы государства не было, как и ни одна любовь – словно бы не было семьи. Просто в обоих случаях процедура истины негласно подчиняется чему-то отличному от нее. Государство – это обособленный принцип власти, предназначенный обеспечивать продолжение и воспроизводство коллективного, так же как семья, в конечном счете, предназначена гарантировать продолжение рода. Цели государства и семьи не относятся к порядку принципа или истины, в противоположностям целям политики и любви.

– То есть любовь могла бы «преодолеть» семью? Или даже обойтись без нее?

– Начнем с того, что на уровне государства, как и семьи, мы сталкиваемся со специфическим намерением: два разных порядка целей, один из которых определяется через Идею, истину и принципы, а другой – через «удержание в бытии», как сказал бы Спиноза, должны якобы состыковаться друг с другом. Господствующие идеологии утверждают, что цели семьи – это цели любви, а цели государства – это цели политики. Но это не так, хотя нельзя сказать, что два этих порядка целей функционируют совершенно независимо друг от друга. То есть это действительно сложная ситуация. Впрочем, говоря о государстве, Маркс назвал эту ситуацию «отмиранием государства». В идеальном случае политика должна была бы организовать «отмирание государства», то есть она, конечно, состоит с ним в отношении, но таком, что нацелено на его уничтожение. Точно так же в идеальном случае любовь должна была бы организовать отмирание семьи.

Я думаю, что, выделяя семью в качестве обязательной цели любви, мы создаем для любви значительные затруднения. Точно так же делать из захвата государственной власти непреложную цель политики – значит создавать для политики не менее серьезные проблемы. Речь, в действительности, идет о фигурах отчуждения, если пользоваться этим старым термином. Конечно, необходимо, чтобы была какая-то организация воспроизводства вида. Я не собираюсь во имя любви поддерживать нигилистическую позицию по отношению к воспроизводству и кричать: «Пусть сгинет наш род, так будет лучше!». Это было бы чересчур по-шопенгауэровски!

– Не обладает ли в таком случае любовь по отношению к семье политической силой?

– По правде говоря, я согласен с определенными моментами одной из наиболее странных и нелюбимых марксистских идей: хотя политика и не заставит государство исчезнуть по мановению волшебной палочки, она все же должна быть соразмерной идее постепенного отмирания государства и замены его фигур управления фигурами ассоциации и творчества. Там, где сейчас воспроизводство, должны быть свободные связи и творчество. Думаю, что то же самое относится и к семье. Одна из существенных задач любви – это вовсе не строительство семьи, как часто думают, а изобретение форм, которые освобождают сцену Двоицы от эгоизма семьи. Все это, конечно, предполагает существование детей и любовь к ним. Ведь семья выстраивает сцену Двоицы, рождает детей, но при этом замыкается в своем коллективном нарциссизме. Печатью все этого является, очевидно, наследство. В итоге все эти моменты связываются друг с другом: управление благами, государство, семья. Семья становится в таком случае именно тем, чем, по сути, и считает ее современный мир, – единицей потребления. Семья играет огромную роль в организации потребления, это просто рыночное пожирание!

Любовь и философия Любовь и дружба

– Этимологически философия – это «любовь к мудрости». Глагол philein (любить, желать) играет, кстати говоря, важную роль в определении платоновской философии. Но столь же существенную роль играет и «Эрос». В «Пире» Сократ – это фигура Эроса. Точно так же, именно влюбившись в Алкивиада, Сократ пытается сообщить ему мудрость, благодаря которой он будет готов к политике. Это место любви в платоновской философии несколько смущает. Как Вы его интерпретируете?

– К Вашим ссылкам я бы добавил довольно странный пассаж из «Государства», где Сократ пытается определить философа, который будет отвечать за политическую власть. Внезапно он говорит, что любовь не может любить фрагментарно и что любимое существо необходимо любить все в целом; то есть невозможно, в каком-то смысле, выбирать в этом случае куски. По моему мнению, это означает противопоставления любви и желания, поскольку желание желает частичных объектов, как сказал бы Лакан. А любовь принимает существо в целом. И потому-то Сократ будет утверждать, что философия должна принимать мудрость в ее целостности. Так мы получаем эту поразительную связь между философией и тем, что Платон называет любовью, – ключом к этой связи оказывается, как Вы помните, это несколько общее определение философии как «любви к мудрости», «дружбы» с ней или «любви» к ней: «philein»!