Философия и психология фантастики - [32]

Конечно, даже если магию считать просто древней наукой, то и в этом случае надо учитывать, что в современной фантастике магия представлена в антураже и с характеристиками, во многом сходными с теми, что она обладает в соответствии с древними и этнографическими источниками. Даже если магия есть просто эволюционный предок науки, в фантастике маг будет радикально отличаться от ученого, также как динозавр отличается от млекопитающего, - и дело тут не в различии примитивности и совершенства (эти различия фантастика элиминирует), а в разнице внешнего вида. То есть в современной фантастике есть два класса фантастических феноменов: один из них по своему внешнему виду аналогичен науке, как она сложилась в рамках Западной цивилизации в Новое время, другой аналогичен волшебству, как оно зафиксировано в сказках, эпосе и этнографических описаниях магической практики. Может быть для фантаста гораздо более важным является не различие между магическим и научным мышлением, а тот факт, что ученый и маг обладают разным стереотипным дизайном: один из них носит белый халат, другой - темную мантию и остроконечный колпак, один пользуется реакторами и пробирками, другой перстнями и жезлами. Фигура алхимика, как она зафиксирована масскультом, и с точки зрения философии познания, и с точки зрения дизайна является переходной. Вообще, переходных и смешанных форм между магией и наукой в фантастике можно найти множество. Роман братьев Стругацких "Понедельник начинается в субботу" интересен в том числе тем, что в нем одновременно обнаруживается большое количество видов отношений между этими двумя практиками. С одной стороны, магия является в романе просто сложной метафорой науки - говорят даже, что прообразом колдовского института НИИЧАВО был вполне конкретный научно-физический институт. С другой стороны, в романе показывается, что к магии можно относиться как к особой науке. С третьей стороны, подчеркивается магичность самой науки. В этой связи различие между наукой и магией в рамках фантастики является скорее не логическим, а культурно-историческим. Когда фантастика указывает на волшебство, она апеллирует ко вполне определенным, исторически конкретным представлениям, происходящим из донаучных эпох и идентифицируемым, прежде всего, по специфическому антуражу.

Различие антуража, возможно, является главнейшим для фантастики. Речь, по сути, идет о разных стилистиках фантастических образов. Как это часто бывает, различие "больших стилей" предопределено различием культурных эпох, их породивших. Р. И. Нудельман говорил, что в каждую эпоху складывается своя система фантастических образов, и чудесный мир, описанный в отдельном фантастическом произведении, является лишь вариацией некой "глобальной фантастической действительности" 60). Т. Чернышева предлагает для этих систем фантастических образов термин "фантастическая парадигма" - по аналогии с научными парадигмами Куна. Станислав Лем выражается еще более радикально: сравнивая сказку, фэнтези и научную фантастику, он говорит о разных фантастических онтологиях.

Система образов волшебства - это иная парадигма, отличная от системы образов техники, и родилась она в более раннюю эпоху. Препятствия смешению волшебства с техникой, если они и существуют, носят чисто эстетический характер - и если фантаст обладает развитым эстетическим вкусом, он будет стараться не смешивать стили. Этого мнения придерживается, в частности, Т. Чернышева, которая пишет: "Правда, при желании можно и в сказочном мгновенном перемещении увидеть нультранспортировку, а в яблочке на тарелочке, показывающем невидимые страны - телевизор. Однако такое совмещение всегда несет налет искусственности. Экран в вахтенной рубке звездолета и яблочко на тарелочке хотя и соединены невидимыми нитями желания и мечты человека - разные вещи, ибо каждый из этих фантастических атрибутов порожден разными мировоззренческими комплексами, связан со своей парадигмой"61). По мнению Чернышевой, для романа Стругацких "Понедельник начинается в субботу" характерно "бурлесковое смешение". Однако ход развитие фантастической литературы показывает, что писатели эклектики не бояться. Кстати, еще за десять лет до появления цитированного выше высказывания Чернышевой вышла статья А. Воздвиженской, в которой дается достаточно подробный обзор случаев, когда в одних и тех же фантастических произведениях мирно сосуществуют и волшебные, и технические атрибуты62).

Можно поразмышлять о психологической специфике волшебства, - а именно о специфике отношения к нему массового сознания. Обращает на себя внимание одна неприметная деталь: во всех словарных определениях понятия "магия" присутствует эпитет "таинственный" или "тайный". Словарь Даля определяет магию как "знание и употребление на деле тайных сил природы, невещественных, вообще не признанных естественными науками". В словаре Брокгауза и Эфрона магия истолковывается как "мнимое искусство вызывать посредством таинственных сил сверхъестественные явления". В Большой советской энциклопедии нет слова "магия", но есть слово "колдовство", определяемое как "таинственная способность некоторых людей причинять различный вред или избавлять от него, насылать или снимать порчу". Итак, специфическое свойство магии как разновидности человеческой практики заключается в том, что многие ее аспекты являются таинственными, т. е., по сути, неизвестными. Леви-Брюль, когда писал о "магичности" первобытного мышления, подчеркивал, что первобытный человек уделял слишком большое значение "силам таинственным и невидимым". Магия окружена атмосферой таинственного. Таинственность, со своей стороны, придает тот ни с чем не сравнимый флер магии, поскольку, как верно писал К. С. Пигров, "тайна инициирует, стимулирует воображение, является его источником. Когда что-то скрыто в могиле, под землей, когда что-то зашифровано, все это заставляет чудеса подозревать"63).