Я шевельнулся, под ногой хрустнула ветка. Косуля на мгновение остановилась, глядя в мою сторону. Ее передние ноги дрожали от невыносимого напряжения, удлиненные глаза, наполненные ужасом, казались такими же черными, как пятно на лбу.
Она прянула в сторону, заваливаясь на бок. Все же не упала, а понеслась дальше, раздирая кожу колючими кустами. Я увидел ее уже на скале. Упираясь копытцами в малейшие, невидимые мне расщелины и неровности, она взбиралась выше и выше. Я вздохнул бы с облегчением за ее участь, если бы теперь сам не опасался стать добычей тигорда.
Он вымахнул из гущи папоротников и прыгнул к скале через кусты, распластавшись в воздухе. Его прыжок был настолько похож на полет, что мне показалось, будто передние лапы зверя стали крыльями. Я даже головой помотал, чтобы стряхнуть наваждение. Еще секунда — и тигорд, как змея, пополз по скале. Сходство со змеей было полнейшим, словно мышцы и кости зверя изменились. Даже голова как бы расплюснулась, уподобившись голове гадюки. Меня не поразило бы, если бы из пасти высунулся длинный раздвоенный язык.
Я снова посмотрел в бинокль — и мне стало не по себе. Сознание никак не могло зафиксировать облик тигорда. Он струился и менялся неуловимо. Мне чудилась голова антилопы с маленькими рожками, прижатые к бокам крылья, гребень на спине…
Еще несколько минут назад косуля чувствовала себя в относительной безопасности на утесе. Теперь же она металась по узкой площадке, ставшей ловушкой. Загнанное животное с ужасом смотрело на неотвратимого преследователя, ползущего по отвесной скале. У меня заныло сердце: неужели все усилия косули были напрасны?
Между тем тигорд остановился передохнуть, вися на четырех лапах над бездной. В бинокль я хорошо видел его голову. Розовый язык свисал из пасти, усы двигались. А глаза неотрывно смотрели на жертву. Мне почудилось в его взгляде сожаление, даже грусть.
Мечущаяся косуля решилась на убийственный прыжок с утеса. Страх и отчаяние удвоили ее силы. Каким-то чудом она одолела в прыжке не менее восьми метров. Я слышал, как посыпались камни под ее копытцами. Затем она стремительно скатилась по горной тропинке и снова оказалась вблизи меня.
Тигорд прыгнул вслед за ней. Я был уверен, что он загремит в пропасть, но зверь опять удивил меня. Он мягко перелетел — не могу недобрать другого слова, точно описывающего его прыжок, и коротко, негромко рыкнул. В его рыке не было ни злости, ни торжества победителя; — только призыв. Рык сменился воем. И снова в голосе зверя явственно слышались призыв и мольба.
Косуля остановилась, как зачарованная, переступая тонкими ножками. Она грациозно повернула голову на длинной шее, словно раздумывала, не повернуть ли обратно, навстречу тигорду. И мне показалось, что я наблюдаю не смертельную, а любовную охоту, после которой на свете станет не меньше, а больше существ.
Новое наваждение длилось миг, ибо в следующий рычание изменилось. Косуля метнулась в заросли. Тигорд одолел в прыжке чуть ли не половину расстояния, отделявшего его от добычи.
Окончания следующего прыжка я не видел. Только качались укоризненно вершины молоденьких деревьев в том месте, где завершилась трагедия и откуда доносилось глухое удовлетворенное рычание хищника.
Сжимая в одной руке пистолет, а в другой — кинокамеру, я осторожно стал пробираться к месту завершения охоты тигорда. Рычание затихло. Сколько ни напрягал слух, я не мог уловить никаких звуков, свидетельствующих о близости зверя.
Заросли стали гуще. Идти с занятыми руками было невозможно. Я недолго колебался прежде, чем спрятал пистолет в кобуру и оставил наготове кинокамеру. Продвигался вперед медленно, с подветренной стороны.
Отведя рукой густую ветку, я увидел поляну с обломанными кустами, на которых алели то ли крупные ягоды, то ли…
Да, так оно и есть, — это кровь. Но где же тигорд? Унес ли он остатки добычи в другое место? Или затаился — в траве, на дереве ли, — в ожидании новой жертвы? А травы и кусты здесь в рост человека — длинноостый пырей, трубки дудочника. Кусты багульника разрослись так пышно, что в них с успехом может укрыться целая семья тигордов. И вороны уже расселись на верхушках ясеней, изредка обмениваясь впечатлениями о случившемся. А возможно, они с нетерпением ждут того, что еще должно произойти?
Я оглянулся на легкий шум. Заметил, как шевельнулись ветки. Поспешно достал пистолет, спрятав кинокамеру. Лесная тишина казалась мне зловещей. Я ожидал услышать короткий рык, в котором слиты призыв и мольба. То, что называют еще «страстным призывом». Именно такой удивительный рык я слышал совсем недавно. Он все еще наполнял мои уши, как раковины наполняет шум прибоя.
Ветви качнулись в том же месте. Затем — ближе, ближе… Мой палец ощущал податливость спускового крючка, и я едва не нажал на него посильнее, когда в кустах вереска мелькнула темная фигура.
Спустя мгновение я уже мог разглядеть хорошо знакомого человека. На нем были спортивная куртка с закатанными рукавами и резиновые сапоги с закатанными голенищами.
— Удалась киноохота? — спросил он и улыбнулся, обнажив крупные желтые зубы.
Его светлые глаза были похожи на капли янтарной смолы, которые солнце вытопило на стволе дерева. Они улыбались безоблачно, словно не замечали, что в моей руке вместо кинокамеры приплясывает пистолет. Я сунул его в кобуру и проворчал:
