Филин - [17]

Генерал, не открывая глаз, перехватил руку Скворцова.

– Стоп машина, – выдохнул Кабанов, – будем пить. Если что на стол поставлено, назад убирать нельзя, – тут же придумал он выгодную для себя народную примету.

– Нестерова позовем, – предложил Скворцов.

– Он не пойдет, бизнесмен долбаный! Ему завтра договора подписывать. Ты же видел, как он сачковал за столом. Он не мужик, – резко произнес Кабанов. – Настоящий мужик никогда себе вместо водки минералку в рюмку не нальет.

– У него жена молодая, – с завистью произнес Скворцов.

– И твоя не старая.

Кабанов хватил рюмку и качнулся на задних ножках венского стула. Тот жалобно взвизгнул, но тушу генерала выдержал.

Если бутылка открыта; ее непременно допивают до конца, во всяком случае настоящие мужчины, и делают это быстро, пользуясь темнотой и тем, что жены их еще не хватились. Бутылка незаметно опустела, Кабанов даже не поверил собственным глазам, заподозрив, что Скворцов схитрил.

Александр Валерьевич глянул в глаза генералу и понял, что тот еще не дошел до кондиции, чтобы резать правду-матку.

– У меня еще «тыкила» есть, – сообщил бывший депутат.

– Это что за дрянь? Я только беленькую, – сообщил генерал.

– Она беленькая, тоже водка, но из кактуса выгнанная, мексиканская.

Кабанов задумался, словно решал сложную тактическую задачу:

– Покажи.

Исчезнув на полминуты, Скворцов вернулся с пузатой бутылкой. Кабанову сам вид посуды не понравился, он предпочитал классические формы.

По его мнению, бутылка обязана быть круглой, как снаряд.

– Баловство, – сообщил Кабанов, разглядывая этикетку с мексиканцем в сомбреро. Латинские буквы он вообще не умел читать, хотя и закончил академию с отличием.

– Зато – сорок градусов.

Пока генерал размышлял и колебался, Скворцов налил себе граммов пятьдесят «тыкилы», лизнул руку, посыпал мокрое место солью, выдохнул воздух так сильно, что легкие чуть не слиплись. Одним глотком он выпил «тыкилу» и тут же жадно слизал соль острым бледно-розовым языком. Кабанов, склонив голову набок, изучал Скворцова, в душе полагая, что приятель тронулся рассудком.

– Ты чего? – спросил он.

– Так положено.

– Кому?

– Тому, кто «тыкилу» пьет.

– Я по старинке, огурчиком лучше, он тоже соленый.

Огурца не нашлось.

Кабанов долго нюхал рюмку:

– Самогонкой пахнет, но не хлебной, а сахарной.

Ну и дрянь ты в доме держишь! Небось, никто пить не захотел, так ты мне предлагаешь.

– Эта «дрянь» по деньгам целый ящик водки стоит.

– Это еще ни о чем не говорит, – Кабанов щелкнул толстым крепким ногтем этикеточного мексиканца по носу. – Латиноамериканцы – они все дураки, кроме кубинцев, конечно. Да и кубинцы ни хрена уже не понимают. Могли они в свое время по американцам ракетой шарахнуть! Но свое величие просрали, – и генерал, влив «тыкилу» в горло, секунды на две замешкался.

Спиртное просилось назад. Генерал подхватил из солонки большую щепоть соли и всю без остатка всыпал в разверстую пасть. Эффект, произведенный крупной йодированной солью, пришелся генералу по душе. Было в этом действии что-то походное, военное, а значит, мужественное.

– Сейчас бы тушенки рубануть прямо из банки штык-ножом!

Скворцов поежился, представляя, сколько неприятностей сулит ему политическая афера, которую Нестеров замутил на свои деньги. Наверняка, во время выборной кампании придется не раз объяснять слова генерала туманным дипломатическим языком. Но с другой стороны, Скворцов понимал, что простому народу, как любили говаривать в Государственной Думе, речь генерала близка и понятна, электорат сам так выражается, сам «тыкилу» не пьет.

– Повторим, – твердо сказал Кабанов.

И то, чего не смогла сделать водка, довершила мексиканская самогонка. Она, как ацетон растворяет кинопленку, растворила мясо, салаты и достигла дна желудка, не растратив по дороге своей убийственной силы. Генерал поежился от кайфа.

– Ну, как? – поинтересовался Скворцов.

– Ничего. Умеют мексиканцы самогонку делать.

С водкой ее, конечно, не сравнишь, но что-то в ней есть. Хохляцкую «перцовку» напоминает, продирает изнутри, но не греет, – Кабанов благостно улыбнулся, подался вперед и, загнув палец крючком, подцепил ворот рубашки Скворцова.

Подтянул приятеля к себе поближе и, жарко дыхнув «тыкилой» в лицо, произнес:

– Если ты меня хоть один раз сдашь, голову откручу! – и Кабанов, звучно захохотав, мокро поцеловал Скворцова в губы.

– Ты, генерал, чего разминдальничался? – Скворцов утер губы рукавом.

– Нравишься ты мне, хоть и скотина последняя.

Подонок хренов, – ласково приговаривал Кабанов, разливая «тыкилу».

– Пей, Скворцов, прорвемся в депутаты. Если ты, урод долбаный, стать им сумел, то я и подавно! – и не успел Александр Валерьевич запротестовать, как Кабанов щедро насыпал из солонки граммов двадцать соли прямо ему в рюмку.

Но Скворцов уже находился в той стадии опьянения, когда все равно, что пьешь – родниковую воду или одеколон.

– И эту бутылку прикончили, – в голосе Кабанова все-таки чувствовалась неудовлетворенность. – Неплохо посидели. Если бы утром за руль не садиться, я бы еще и пивом полирнулся.

– Пиво на завтра оставим, – не прощаясь, не желая спокойной ночи, генерал выбрался из-за стола, сопя, кряхтя. Держась за поясницу, стал взбираться по крутой лестнице на второй этаж.