Филарет Московский - [56]

Произнеся сию речь, Филарет извлек из ларца запечатанный пакет, вскрыл его и показал завещание Александра генерал-губернатору Голицыну. Дмитрий Владимирович объявил, что подтверждает подлинность печати и почерк руки покойного государя. Тогда владыка громко зачитал волю Александра и манифест о вступлении на престол Николая. Москва начала присягать на верность подданства новому государю.

В тот же день Филарет отправил в Петербург письмо с уверением Николая в своей полной преданности. Через неделю Николай ответил рождественской «Высочайшей грамотой на имя Филарета Московского»: «Преосвященный архиепископ Московский Филарет! Мне приятно было получить письмо Ваше от 18-го числа сего месяца и видеть в нем изъявление чувств преданности Вашей и усердия, по случаю восшествия моего на прародительский престол, и архипастырские молитвы ко Всевышнему Царю царствующих о благословении на начинающееся царствование мое. Примите благодарность мою за сие, равно как и за доставленное мне описание открытия хранившегося в Успенском соборе акта в Бозе почившего императора, любезнейшего брата моего. Достоинства Ваши были мне известны; но при сем случае явили Вы новые доводы ревности и приверженности Вашей к Отечеству и ко мне. В воздаяние за оные, всемилостивейшее жалую Вам бриллиантовый крест, у сего препровождаемый, для ношения на клобуке. Пребываю Вам всегда доброжелательный Николай. Санкт-Петербург. 25 декабря 1825 года».

Клобук — головной убор монаха, епископа, архиепископа или митрополита. Он состоит из камилавки, представляющей собой цилиндр без краев, и шелкового покрывала, которое называется омофором. Монахи и епископы носят черные клобуки без креста, архиепископы — с металлическим крестом. За особые заслуги архиепископ может получить от государя алмазный крест. Что и произошло в Рождество Христово 25 декабря 1825 года. В сей день московский архиепископ изменил своему правилу и после литургии в Чудовом монастыре прочитал не собственную проповедь, а процитировал рождественскую речь святителя Григория Богослова, так обставив сие слово:

— «Мы, — говорит святой Григорий, — для которых предмет поклонения есть Слово, если должны дать некое пиршество, составим пиршество из слова, из закона Божия, из повествований, частью некоторых других, частью относящихся к настоящему торжеству». Я же к сему присовокуплю: если должны дать некое пиршество слова, чего не можем вам обещать от нашей скудости, то приступите с нами к готовой давно и еще не истощенной трапезе Богослова. Внемлите и вкушайте духом! Я буду только служитель трапезы, а угоститель ваш святой Григорий: мои уста, его слово.

На другой день там же, в Чудовом, Филарет приводил к присяге новоизбранных судей:

— Боящийся Господа не повредит суда по любви к другу или по ненависти к врагу; поелику он никого не любит паче Бога и по любви к Нему хранит суд… Боящийся Господа в суде не прельстится дарами; поелику он боится потерять благодать Божию и Царство небесное; где же найти такое сокровище, для которого бы он мог решиться на такую потерю?.. Со страхом Божиим приступите к клятве; с усугубленным клятвою страхом Божиим отыдите на служения ваши!

В это время в Москву каждый день приходили все новые и новые сведения о подробностях мятежа на Сенатской площади и о начале следствия по делу декабристов. Филарет писал архимандриту Афанасию в Троицу: «Более и более открывается, от каких ужасов и мерзостей избавил нас Бог, укрепив государя в 14 день декабря. Молитесь, чтобы зло сие правдою и мудростью совсем уничтожено было. Но есть люди, которые после бывшего посещения Божия, о котором предварительно говорили, теперь еще говорят о таящемся на нас гневе Божием».

Новый, 1826 год начался с известий о новом восстании, на сей раз — на юге России, где взбунтовался Черниговский полк, поднятый на мятеж членами Южного общества декабристов.

— Теперь так и жди подобных вестей отовсюду! — говорили люди, со страхом всматриваясь в будущее. Но на том волнения и иссякли. Больше подобных вестей ниоткуда не поступало.

Конечно, московского владыку очень беспокоило, как обойдется новый царь с мятежниками. Найдет ли Николай в себе те душевные христианские силы не мстить, подобно тому как Александр не мстил Парижу? Но Николай Павлович был истинным христианином и не жаждал мщения. Лично следя за ходом следствия, он старался искать оправданий для бунтовщиков. Он бы и не повесил пятерых, если бы не убийство Милорадовича, совершенное Каховским, если бы не чудовищные планы Пестеля, изложенные в его «Русской правде», если бы не зверства Черниговского полка, организованные Муравьевым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым, если бы не само восстание в Петербурге, коим руководил Рылеев, и если бы не его же сатанинская ненависть к христианству. К этим пятерым, безусловно, был бы причислен и полковник князь Трубецкой, которого избрали диктатором восстания. Но Сергей Петрович благоразумно не явился на Сенатскую площадь и тем самым спас себе жизнь. Смертную казнь ему царь заменил на пожизненную каторгу.

…Смутное время восшествия на престол императора Николая I уходило в прошлое.