Филарет Московский - [36]

Отныне его жизнь растянулась между Петербургом и Тверью. Большую часть времени он проводил все же в северной столице, но и в подвластную Тверь нужно было постоянно надолго выезжать. Большой объезд своей епархии он смог осуществить только в мае — августе 1820 года. До этого много времени отнимали завершение дел в академии и работа в Синоде. Освящая соборный храм Рождества Христова в тверском Рождественском монастыре, он произносил проповедь о необходимости понимания прихожанами смысла их присутствия в храмах:

— Дело состоит в том, чтобы каждый тщательно и беспристрастно испытал самого себя, видит ли он духом и ощущает ли, как должно, во храме Божием присутствие славы Божией.

Эпиграфом к проповеди он взял слова из книги пророка Иезекииля: «Слава же Господня вниде в храм, по пути врат зрящих на восток. И взя мя дух, и введе мя во двор внутренний: и се исполнь славы дом Господень. И страх, и се глас от храма глаголющего ко мне: сыне человечь, видел ли еси место престола Моего, и место стопы ног Моих, идеже вселится имя Мое среде дому Израилева в век?» (Иез. XLI11. 4–7).

— Но что скажем для тех, которых душевные очи или совсем слепотствуют неверием, или повреждены и омрачены рассеянием и нерадением?

Случайно ли проповедник затронул такую тему? Вероятно, он уже наблюдал, как после всплеска веры, вызванного бедствием 1812 года, сейчас, восемь лет спустя, вновь стали пустеть храмы. Пройдет еще десять лет, и иные храмы, особенно в столицах, даже в великие праздники будут пустовать. Вспомним повесть Гоголя «Нос». Не случайно Николай Васильевич сразу обозначил, что действие разворачивается 25 марта, то есть в один из двунадесятых праздников православной церкви — в Благовещение. Майор Ковалев попадает в один из главных петербургских храмов — в Казанский собор. Дело происходит утром, а значит, в храме идет праздничное богослужение. Народу должно быть столько, что не протолкнуться. Здесь еще вовсю исповедуются. Здесь уже исповедались и готовы вкусить святое причастие. Но: «Молельщиков внутри церкви было немного; они все стояли только при входе в двери», — пишет Гоголь. А при входе в церковь, когда в храме немного народу, обычно стоят те, кто только зашел поставить свечку, ненадолго задержаться, да и побежать далее по своим делам.

Вот почему проповедник взывает к собравшимся:

— Взирая на священное благолепие храма видимого, будем помышлять о несравненной славе внутренней, таинственно в ней обитающей; и если дух наш не просвещается Божественным видением, если сердце не оживляется небесным ощущением, то, дабы исцелить душу нашу, употребим все тщание сохранить себя от грехов, которые омрачают ее и повергают в духовное нечувствие.

Примерно в то же лето Филарет произнес весьма примечательную проповедь об одежде, а точнее, о том, как много внимания в последнее время уделяется людьми тому, кто во что одет.

— Излишество в пище и питии в самом начале своем есть источник немощей и болезней; а в своем продолжении может превратиться в медленное самоубийство. Так и вред суетных попечений об одежде простирается от тела до души: это уже не малость! Есть люди, у которых сии попечения составляют не малую долю ежедневных упражнений и похищают великую часть времени, которое все без остатка нужно для приобретения вечности, это никак не малость!

В истории моды на Руси 1820 год можно считать особенным. После войн с Наполеоном надолго установилось модным носить платья, напоминающие старинные русские образцы. Талия исчезла, женщины носили одежды свободного покроя. И вот в 1820 году талия явилась и вступила в бой за свои права. Все словно с ума посходили — жены требовали от мужей все новых и новых платьев, которые выписывались из-за границы, а если не хватало денег, то покупали выкройки, по которым крепостные девки без устали строчили новомодные платья. Между теми, кто отстаивал в одежде русскость, и теми, кто поддался искушениям моды, происходили настоящие битвы. Вот почему Филарет уделил особое внимание теме одежды. Непревзойденный мастер слова, он превосходно справляется с этой темой, поражая слушателей неожиданными сравнениями. Стремление щеголять в новых и новых одеждах он сравнивает с болезнью и рабством:

— Что значит сия гордость, с которою имеющий на себе дорогую одежду едва удостаивает взора покрытую вретищем или полураздетую нищету, — сия ненасытимость, с какою некоторые со дня на день умножают сие непостоянство, с которым так часто переменяют уборы? — Не есть ли сие нечто подобное тому, как если бы больной вздумал тщеславиться множеством своих струпов и красотою обязаний; или если бы раб, принужденный носить оковы, желал иметь их в великом числе и выработанные с разнообразным искусством?.. Для чего нам неприятно, если не на нас прядет шелковый червь, не для нас земля рождает злато, и море — перла? К чему столь детские прихоти?.. Для чего же еще мы не редко желаем, чтобы одежда наша превышала не только требование необходимости, но и приличие нашего состояния? Для чего иногда мы не довольны своими украшениями потому только, что оные не похищены у отдаленнейших братий наших?