Фея Семи Лесов - [8]

Я бросилась к брату, но вовремя вспомнила, что радостный крик помешает его работе, и сдержала свой порыв. Море нежно ласкало песок, а волна накатывалась и откатывалась, чуть шумя, а вода была такая лучезарно-прозрачная, что я отчетливо видела причудливые камни на дне. Закатав юбку до колен, я подошла ближе. Рыбаки ловили крабов, выискивая их среди коряг и камней. Солнечные лучи пронизывали воду до самого дна, и прозрачные скользкие медузы переливались всеми цветами радуги, тихо покачиваясь на волнах.

Антонио, увидев меня, улыбнулся и, доверху наполнив крабами кожаный мешок, висевший у его пояса, обнял меня за плечи.

– Смотри, смотри, Антонио, – зашептала я поспешно, – у меня есть целых две монеты! Мы можем пообедать.

– А как твоя школа, сестренка?

– Ах, я ушла оттуда.

Я не боялась говорить правду Антонио. Несмотря на свой внешний вид – хищное лицо с надвинутой на один глаз черной повязкой, – он пугал кого угодно, только не меня. Я знала, что он любит меня и всегда защитит, всегда одобрит то, что я делаю. Он считал меня маленькой и смешной и никогда не то что не сердился на меня, но даже не раздражался.

Однако добр он был только со мной да еще с несколькими друзьями. В свои семнадцать лет по отношению к другим он мог быть и жестоким. Ему ничего не стоило избить обидчика до полусмерти или выбить ему камнем глаз. Свою черную повязку он носил для устрашения противников – оба глаза были у него целы. В деревне его называли висельником.

– Ну, что ж, – сказал он весело, – у меня как раз есть вино. Пойдем-ка к рыбному рынку – там найдется еда.

Он отвязал от пояса маленькую фьяску[5] и, подхватив меня на руки, пошел вдоль лагуны к трем агавам, где расположился базар.

Рыбный базар состоял из громыхающей телеги, запряженной двумя огромными лошадьми-тяжеловозами и уставленной корзинами с живой рыбой, пылающей жаровни, на которой жарили тунцов и лососей, и разложенных кучек морских ежей, креветок, устриц, крабов и омаров. Устрицы были слишком дороги для нас. Антонио купил двух больших морских ежей. Их полагалось резать пополам, поливать их соком кусочки мягкого хлеба и выскребать из скорлупы все остальное. Я уписывала это лакомство за обе щеки…

Антонио протянул мне фьяску с вином.

– Пей. Эту еду полагается запивать вином.

Альмандиновое вино, густое и сладкое, было для меня привычным. Слегка защипало в горле, и щеки порозовели – вот и все. После нескольких глотков я почувствовала себя веселой, бодрой и свежей, готовой идти хоть на край света.

– Мы с Ремо сейчас поедем ловить пеццони,[6] – сказал Антонио. – Хочешь поехать с нами?

Я с радостью кивнула, заранее зная, что это маленькое плавание будет чудесным. Я любила Ремо заочно, потому что о нем хорошо отзывался Антонио. Да и вообще, здесь, на берегу, я любила всех, потому что видела, что никто не отворачивается от меня с презрением, никто не насмехается, как это было совсем недавно в школе.

– Ремо, это моя сестра Ритта, – сказал Антонио хозяину. – Возьмем ее с собой, хорошо?

Тучный рыбак с голубыми глазами и окладистой серебристой бородой очищал лодку от водорослей. Он посмотрел на меня и улыбнулся:

– Гм, придет время, и в глазах этой девчушки утонет не один парень.

Я наивно улыбнулась, не совсем понимая это замечание, но чувствуя, что оно содержит похвалу мне.

Антонио подхватил меня на руки и перенес в большую, колышущуюся на воде барку, похожую на корабельную шлюпку. Ремо отвязал от колышка длинную веревку и, подталкивая барку правой рукой, шел по дну, пока вода не достигла его широкого кожаного пояса, завязанного на животе огромным узлом. Потом он довольно ловко для своего грузного тела перескочил через борт барки, обдав меня снопом соленых брызг.

Зазвенели цепи. Я огляделась: на дне барки лежал тяжелый чугунный якорь, прикрепленный к длинной цепи, и несколько железных крючков с тяжелым грузилом.

– Садись за весла, – сказал Ремо Антонио, – а я займусь твоей сестрой.

Барку качало, ласково омывали ее борта прозрачно-голубые волны, и в такт им тихо вызванивала цепь. Струйки воды стекали с поднимающихся и опускающихся весел, слышался скрип уключин. Берег быстро отдалялся от нас, фигуры рыбаков казались все меньше… Воздух становился терпким и густым от запаха соли, йода и золотисто-зеленой морской травы, набросанной на дно барки и высыхающей под лучами солнца.

– Куда мы направляемся? – спросила я.

– За пеццони, – сказал Ремо. – Видела такую рыбу?

– Я даже пробовала ее… Мне ее давала Ида, служанка отца Филиппо.

Ремо утвердительно качнул головой.

– Это хорошая рыба, и на рынке она идет за хорошие деньги… Видишь ту цепь? Пеццони ловят стоя на якоре. Она водится на большой глубине.

Берег вскоре исчез из виду, и теперь только волны да крикливые чайки окружали барку.

– Мы плывем на север, Ритта, – сказал Ремо, поймав мой вопросительный взгляд. – По направлению к Ливорно. Ты была когда-нибудь там?

Я смутилась, не решаясь признаться, что не была нигде, кроме своей деревни, и неуверенно покачала головой.

– Ничего, еще побываешь. А может, и замуж выйдешь за одного из ливорнских моряков.

– Ремо, а вы были в Пизе? – спросила я.