Фея Семи Лесов - [7]

У первого же домика я живо стащила тесные новые башмаки, сдавливавшие мои узенькие ступни до боли, и встала босыми ногами на землю, почувствовав себя намного уверенней. Я с наслаждением вытащила из волос ненавистные шпильки и быстро расплела косы, ощущая невыразимое облегчение. Потом, босая, в линялой юбчонке, белой рубашке и корсажике, побежала в долину так быстро, что только засверкали смуглые пятки…

Дорога пролегала вдоль белых, вросших в землю кантин,[2] увитых толстыми лозами старого винограда, вьюнка и мелких китайских роз, рассыпанных среди зелени, как нежные огоньки. По стенам стелился гибкий хмель. Оливы давали густую тень, которая немного спасала от жары. Теплый, даже горячий воздух звенел и золотился в лучах солнца… Редко кто работал в такую жару. Хозяева вместе с работниками сидели у кантины и, лениво разговаривая, пили из глиняных кружек густое красное вино. Урожай клубники уже был собран, и целый ряд корзин, наполненных сочными ягодами, стоял у домов. Сладкий запах носился в воздухе. Был конец мая 1777 года…

Мне навстречу, позванивая колокольчиками, медленно тянулась в гору повозка, запряженная горбоносым мулом. Мул в нашей деревне считался почти священным. Его сбрую украшали лентами и цветущими ветками, увешивали колокольчиками и осыпали дешевыми блестками, а в гриву и хвост вплетали разноцветные шнуры.

Я узнала в человеке, сидящем на передке, дядюшку Агатино Сангали. Он был стар, и его волосы белели, словно снег, однако на морщинистом, очень смуглом лице лукаво блестели черные, как уголь, глаза и сверкала по-прежнему белозубая улыбка. Я бросилась к нему.

– Дядюшка Агатино, вы едете к морю?

– Садись, садись, проказница, – сказал он, широко улыбаясь и сразу угадав мои намерения, – садись, подвезу!

Я живо уселась в пустую повозку, обхватив подтянутые к подбородку колени руками. Телега громыхала так, что заглушала даже сильный треск цикад и сверчков в оливах.

– А зачем вам нужно к морю, дядюшка Агатино?

– Да приказала мне моя старуха купить корзину песка, – отвечал он, погоняя мула. – Вот и еду за покупкой. А по какому делу ты, барышня, спешишь туда же?

Я рассмеялась.

– Корзину песка! Скажете тоже! Вы что думаете, я такая маленькая?

– Нет, большая – ростом не выше трех футов! Сколько тебе лет, Ритта, – пять?

– А вот и нет! – воскликнула я, торжествуя. – Мне уже целых семь.

Мы проезжали мимо участков, обрабатываемых полуголыми людьми с мотыгами в руках. Крестьяне обливались потом. Я подумала, что Нунча, наверно, сейчас тоже чувствует себя не лучше, – ведь она с утра пошла к отцу Филиппо отбеливать белье.

Вскоре впереди замаячила сверкающая кромка Лигурийского моря, ветер стал мягче, влажнее, и жара досаждала меньше. Горячее дыхание сирокко[3] уходило дальше, на север, а здесь воздух пропитывался влагой и застывал над морем легким прозрачным туманом. Я спустила ноги вниз, готовая в любую минуту соскочить с повозки, и жадно втягивала в себя воздух: пахло жареной рыбой. Рядом находился рынок… К сожалению, у меня не было денег. Я быстро искала глазами среди рыбаков фигуру Антонио, моего старшего брата, но все напрасно – он, вероятно, ушел в море вместе со своим хозяином Ремо. Ремо был форестьере,[4] однако обращался с Антонио очень хорошо и исправно платил жалованье.

На горячем песке, быстро перебирая босыми ногами, пели и плясали женщины в ярких цветастых юбках – смуглые, с распущенными до пояса волосами. В такт их движениям на юбках звенели бубенчики, смуглые запястья были унизаны дешевыми деревянными браслетами. Я засмотрелась на ловкие движения загорелых маленьких ступней, и сразу заметила, что рядом с танцовщицами валяется большой бубен. Я подбежала поближе, схватила его и принялась звенеть в такт танцу, отчаянно подражая всему тому, что делали женщины. Я была как Под жарким солнцем стройные танцовщицы казались сказочными феями. Их танец был так грациозен, что заставлял забывать и о крикливой безвкусице их нарядов, и о дешевых браслетах. Смуглые руки взлетали к синему небу, томно изгибались станы, быстро переступали по песку ноги и запрокидывались красивые головы, еще больше обнажая грудь…

Рыбаки смотрели не отрываясь. Глаза у них блестели. Когда женщины кончили танцевать, я бросилась собирать в бубен монеты. Они со звоном падали на кожаное днище… Их было так много, что я даже удивилась.

Одна из женщин ласково погладила меня по голове.

– Спасибо, ты помогла нам, – сказала она. У нее были большие черные глаза и яркий алый рот. Я смотрела на нее с восхищением.

– Я бы хотела стать такой же красивой, как вы. Женщина рассмеялась.

– Ты непременно станешь еще красивее… Вот, возьми себе в награду.

Она протянула мне две серебряные монеты. Я крепко зажала их в кулачке и долго смотрела, как танцовщицы усаживались в телегу и покатили по песчаному берегу.

– Смотрите, дядюшка Агатино, – сказала я, счастливо улыбаясь, – мне дали целых две монеты.

– Ты славно поработала, шалунья! Теперь как раз время обеда. А брата своего ты уже видела?

– Где?

Я огляделась по сторонам и даже подпрыгнула от радости, заметив высокую фигуру Антонио. Он находился среди других рыбаков, склонившихся над сетями. Солнце золотило их крепкие полуобнаженные тела, казавшиеся теперь почти черными. Лишь изредка вспыхивала на загорелых лицах белозубая улыбка, немного нарушавшая сходство фигур со статуями, вытесанными из черного мрамора.